Три билета до Эдвенчер
Шрифт:
— Ничего, дружище, не впервой! Что-то подобное я испытал в Маргейте, когда был там на каникулах, — прошептал Боб.
— Да что ты, запах-то не такой уж сильный!
— Может быть, и не такой уж сильный, зато такой изысканный, — сказал Боб. — Представляю, во что превратятся к завтрашнему дню мои носовые мембраны!
Мы сидели, всматриваясь в противоположный берег, пока не ощутили жуткую резь в глазах; дошло даже до того, что в каждом всплеске воды нам начал мерещиться кайман. Через три часа кайман и в самом деле появился и даже дерзнул подплыть к нам на тридцать футов; но то ли мы пошевелились, то ли его спугнуло что-то еще, в только он, не польстившись на лакомую приманку, развернулся и показал нам хвост — только его и видели. Нашего терпения хватило на целую ночь, но, едва забрезжил рассвет, мы, измученные и искусанные (хорошо хоть мошкарой, а не крокодилами!) с позором ретировались, поминая всех рептилий на свете. Когда мы пришли, Мак-Турк уже заждался нас.
— Ну что, ребята? — спросил он.
— Да безнадега, хоть самим в петлю лезть! — уныло отвечал я.
— Я так и знал! Ну да ладно, попробую сделать все, что в моих силах, — сказал он и ушел к реке.
Некоторое время спустя мы отправились на берег посмотреть, что же такое он задумал. Увидев достижение инженерного ума, я так и просиял — в который раз убеждаешься в правоте поговорки, что все гениальное просто! Ловушку он соорудил так: вытащил из воды две длинные лодки и поставил так, что между ними осталась узкая щель. В этот проход он и опустил петлю, так что всякому существу, дерзнувшему польститься на приманку, пришлось бы просунуть в петлю голову. Тронув приманку, животное сбрасывало веревку, которая удерживала в согнутом положении молодое деревце. Последнее выпрямлялось и затягивало петлю. Ну, а конец веревки с петлей Мак-Турк привязал к суку дерева, стоявшею на вершине небольшого утеса над бухтой.
— Сработает, — сказал Мак-Турк, с законной гордостью осматривая творение своих рук. — Чует мое сердце, что не далее как нынче ночью! А впрочем, не будем сейчас загадывать, но если он вообще польстится на приманку, то не ранее как ночью.
На закате дня мы с Бобом спустились к ловушке и, наладив ее, отправились прошвырнуться по саванне проветрить легкие. По небосводу, словно выточенному из зеленой яшмы, разбежались, будто прожилки, бледно-розовые облака, а гряда гор на горизонте выглядела подобно череде черных выпуклых спин разом выпрыгнувших из воды дельфинов. Расстилавшаяся под нашими ногами высокая трава напоминала огромную, обитую зеленым бархатом музыкальную шкатулку — это перекликались между собой звонкоголосые кузнечики, а издали, из прибрежного камыша, им вторил хор больших лягушек. Из-под самых наших ног вспорхнула пара земляных сов; бесшумно махая крыльями, они отлетели шагов на тридцать и, опустившись на землю, принялись торжественно ходить кругами, вертя головами и настороженно глядя на нас. Мы улеглись на красную, словно от солнечного жара, землю и залюбовались красками заката. Солнце опустилось за черту горизонта — и яшмовое небо стало сизым, будто голубиные крылья, а затем внезапно нахлынула чернота и замерцала мириадами огромных дрожащих звезд — подставляй ладошки, и они посыплются целыми гроздьями!
Когда взошла луна и осветила нам дорожку, мы побрели домой. Решили так: отнесем-ка наши гамаки к реке да подвесим между деревьями, чтобы не пропустить момента, когда ловушка сработает. Так мы и сделали — нашли подходящие деревья, подвесили гамаки и, поскольку все было пока тихо-мирно, отправились назад. Сытно поужинав и накурившись всласть — еще бы, ведь мы настраивались на целую ночь без курева! — мы поплелись опять к реке. Тропка было залита лунным светом, дюжина летучих мышей вычерчивала у нас над головами в теплом воздухе самые невероятные геометрические фигуры. Только мы подошли к реке, как до наших ушей долетел странный плеск.
— Что это? — спросил я.
— А именно? — спросил Боб.
— Да где-то что-то хлопает!
— Ничего не слышу!
Мы молча продолжили свой путь.
— Да вот же, снова! Неужели не слышишь?
— Что-то слышу, — ответил Боб, — но не пойму что.
— Похоже, это то самое. В ловушку кто-то попался, — сказал я и рванул к реке.
Добежав до берега, я увидел, что веревка, привязанная к мощному суку, туго натянута. Я зажег фонарь и увидел, что веревка задергалась и ушла глубже под воду, а у подножия утеса раздался жуткий шум — фырканье, плеск и какие-то глухие удары. Приблизившись к краю утеса, я глянул вниз.
В десяти футах под собой я увидел такую картину: лодки, поставленные коридором, широко разошлись, а в воде между ними лежал грандиознейший кайман из всех, каких только мне доводилось видеть. После предыдущих рывков он было успокоился, но едва на него упал луч фонарика, как все его гигантское тело вздрогнуло и согнулось в душ точно лук; огромная пасть открывалась и закрывалась, хлопая, будто дверь на ветру, а гигантский хвост ходил ходуном из стороны в сторону, вспенивая воду, словно пароходный винт, и глухо молотил о борта лодок. Вода бурлила, лодки раскачивались, огромная рептилия моталась, мотая хвостом, веревка натянулась как струна, a сук, к которому она была привязана, зловеще трещал. Приложив ладонь к стволу дерева, я почувствовал, как оно дрожит, выдерживая единоборство с кайманом. При виде такой картины меня мгновенно пронзила мысль, что зверь порвет веревку или сломает сук, и мы лишимся столь великолепного экземпляра. Поддавшись порыву, я сделал столь идиотский и опасный шаг, что сам теперь не понимаю, что меня толкнуло: я наклонился через край скал и, схватившись обеими руками за веревку, с силой потянул на себя. Кайман, почуяв натяжение, вновь замолотил хвостом и, в свою очередь, так рванул на себя веревку, что мое тело повисло в десяти футах над раскачивающимися лодками под углом сорок пять градусов, так что только мои носки касались края уступа. Еще чуть чуть — и я наверняка бултыхнулся бы в воду и уж точно оказался бы растерзан могучими зубами каймана или расплющен в лепешку одним ударом его невообразимого хвоста. На мое счастье, тут подскочил Боб и тоже схватился за веревку. Кайман бился и тянул на себя, мы с Бобом, едва удерживаясь на краю утеса, с не меньшим упорством тянули на себя, словно от этой игры в перетягивание каната зависела наша жизнь. Наверное, ни один утопающий так не цеплялся за соломинку, как мы за веревку. Улучив момент между рывками, Боб повернул ко мне голову:
— Так объясни наконец, что это мы с тобой делаем?
— Удерживаем веревку, — ответил я. — Вдруг порвется, и он уйдет?
Боб на секунду задумался.
— Так ведь дружными усилиями мы ее скорей порвем! — сказал он.
Как я не сообразил этого с самого начала! Только тут я понял, какими глупостями мы занимаемся.
Мы отпустили веревку и повалились на траву передохнуть. Успокоился и кайман. Мы решили, что самым лучшим шагом будет такой: обвязать зверя запасной веревкой на случай, если он таки порвет первую. Мы ринулись дом, разбудили Мак-Турка и, вооружившись веревками все вместе помчались назад.
Кайман по-прежнему тихо-мирно лежал между лодок; создавалось впечатление, будто борьба за свободу вконец изнурила его. Мак-Турк забрался в одну из лодок, отвлекая на себя внимание каймана, а я, спустившись с уступа, с величайшей осторожностью накинул ему на морду петлю и туго затянул ее. Теперь, когда челюсти были обезврежены, мы почувствовали себя в большей безопасности, осталось справиться только с его хвостом. Вторую петлю мы затянули у каймана на груди, а третью — вокруг основания его толстого хвоста. Пока мы затягивали эти путы, он дернулся раз-другой, но весьма нерешительно. Убедившись, что уж этих-то веревок ему не порвать и не скинуть, мы разбрелись по своим гамакам, подвешенным на ветках; но крепкий сон в ту ночь ни к кому из нас так и не пришел.
Самолет должен был прилететь в полдень, но до его прибытия нам еще оставалось переделать массу дел. Коллекцию животных, за исключением муравьеда, мы перевезли через саванну к взлетно-посадочной полосе на джипе и оставили под присмотром индейца. Покончив с этим, мы принялись за самую сложную операцию: нужно было как следует опутать каймана веревками и вытащить на берег, чтобы как можно быстрее доставить его на джипе к самолету.
Прежде всего следовало привязать к туловищу его короткие толстые лапы, и с этой задачей мы легко справились; зато следующая часть операции оказалась посложнее. Задача заключалась в том, чтобы подвести кайману под брюхо длинную доску и привязать его к ней. С этим пришлось повозиться, так как рептилия лежала на мелководье и ее туловище и хвост почти полностью ушли в грязь. Подвести под него доску оказалось возможным, только предварительно вытолкнув его на глубину. Но вот этот этап преодолен, переходим к следующему… Ох, и попотели мы, когда тащили крокодила! Мы всей дружной командой — Мак-Турк, Боб, восемь индейцев и ваш покорный слуга — провозились с этим целый час: берег был топкий и скользкий, так что то и дело кто-нибудь из нас падал, ну, а уж если вся наша сплоченная бригада разом оказывалась в грязи (бывало и такое!), то тело каймана ползало вниз на несколько драгоценных дюймов, отвоеванных от реки. Наконец — о радость! — нам удалось перевалить зверюгу через береговой откос и разложить зеленой травке: как-никак ему тоже отдых нужен. Ну а мы, мало того что промокли как мыши и с ног до головы были залеплены грязью, так еще с нас катился градом пот.
Рептилия оказалась длиною футов четырнадцать, ее голова по толщине не уступала моему туловищу; спина и шея покрыты крупными шишками и наростами, а блестящий чешуйчатый хвост, похожий на ствол дерева, играл тугими и твердыми, будто железо, мускулами и был увенчан высоким зубчатым гребнем, каждая из треугольных чешуй которого была с мою ладонь. Верхняя часть его тела была пепельно-серого цвета, только кое-где покрытая зелеными пятнами еще не отсохшего ила, а брюхо ярко-желтое. Его черные как смоль, окаймленные затейливой золотой филигранной сеткой глаза размером с грецкий орех смотрели немигающим свирепым взглядом. В общем, зверюга — лучшего не надо.