Три билета до Эдвенчер
Шрифт:
Несколько недель спустя, уже вернувшись в Джорджтаун, мы приобрели подругу для Эймоса — так мы назвали муравьеда. Однажды утром к нам на шикарной новой машине подкатили два стройных, с иголочки одетых индуса и спросили, не нужен ли нам барим (так на местном наречии называется большой муравьед), и, получив наш утвердительный ответ, запросто открыли багажник. Там находилась опутанная массой веревок взрослая муравьедица. Вот это был сюрприз — почище чем извлечение кролика из шляпы фокусника! К сожалению, муравьедица выглядела крайне измученной, на ее теле и лапах имелось множество опасных порезов, так что кое-кто из нас даже сомневался, выживет ли она вообще. Разумеется, первое, что мы сделали — перевязали муравьедице раны и дали ей воды. Пила она долго и жадно, и, представьте, это взбодрило ее — причем до такой степени, что она готова была затеять драку со всеми нами вместе взятыми и с каждым в отдельности. В общем, мы нашли ее состояние достаточно хорошим Для знакомства с Эймосом.
Эймос жил в просторном отгороженном загоне под сенью деревьев. Когда мы открыли дверцу и его будущая невеста просунула туда кончик своего длинного носа, он встретил ее отнюдь не по-джентльменски: начал так шипеть, фыркать и угрожать когтями, что мы сочли за наилучшее убрать ее подальше. Попробовали поступить так: Разгородили загон заборчиком, одну половину оставили за Эймосом, а в другую поселили муравьедицу. Они имели возможность видеть и принюхиваться друг к другу через загородку, и мы не теряли надежды, что постоянное обнюхивание пробудит у Эймоса более нежные чувства.
Впрочем, и самка в первый день изрядно потрепала на всем нервы, отказавшись есть. Она даже не понюхала еду, которую мы ей предложили. На другой день мне пришла в голову идея — во время завтрака поставить миску Эймоса у самого заборчика. Как только муравьедица увидела, с какой жадностью (и с каким чавканьем!) он набросился на еду, она отправилась на разведку. Эймос лопал с таким наслаждением, что она просунула свой длинный язык в его миску. Завтрак прошел в теплой, дружеской обстановке — за десять минут от лакомства не осталось и следа. И теперь мы каждый день были свидетелями трогательного зрелища, как Эймос и его дражайшая половина, разделенные заборчиком, уписывали еду из одной миски. И хотя впоследствии муравьедица научилась есть и из собственной миски, все же она предпочитала есть из одной миски с Эймосом.
…Доставив Эймоса и его благоверную в Ливерпуль и глядя, как их увозят в зоопарк, для которого они предназначались, я испытывал несказанную гордость от того, что привез в Англию целыми и невредимыми этих животных — далеко не из самых легких для содержания в неволе.
Глава шестая
Соло капибары, или Отчего крокодилы не летают
Две недели, отведенные нами для экспедиции на Рупунуни, стремительно приближались к концу. В один прекрасный вечер, растянувшись в своих гамаках и подсчитывая на пальцах, мы с изумлением обнаружили, что до конца намеченного срока остается всего четыре дня.
Благодаря усилиям Мак-Турка и здешних аборигенов наша коллекция существенно пополнилась. Через несколько дней после эпопеи с поимкой муравьеда к нам прискакал все тот же Фрэнсис и вручил мешок, в котором что-то пищало и копошилось так, будто он был набит морскими свинками. Развязав мешок, мы увидели, что животных в нем было всего три, но каких! Это были молодые, здоровые, хотя и насмерть перепуганные капибары. Когда я писал о пираньях, то уже упоминал заодно об этих созданиях, но забыл выделить самое главное: капибары снискали себе славу самых крупных из ныне живущих грызунов. Чтобы не быть голословным, позволю себе сравнить их с каким-нибудь из сородичей поменьше — получится блестящее наглядное представление об их размере. Взрослая капибара достигает четырех футов в длину, ее рост — две фута, а вес может превышать и сотню фунтов [6] . Сравните-ка такую громадину, скажем, с английской полевой мышью, которая вместе с хвостом достигает в длину каких-нибудь четырех дюймов, а весит едва одну шесту часть унции [7] !
6
Около пятидесяти одного килограмма.
7
Около пятидесяти одного килограмма.
Итак, капибара — это огромный упитанный грызун с вытянутым телом, покрытый грубой лохматой шкурой, раскрашенной в различные оттенки бурого. Поскольку передние лапы у капибары длиннее задних, а могучий круп вовсе лишен хвоста, то как ни глянь на нее, всегда создается впечатление, что капибара собирается сесть. У нее большие стопы с широкими перепончатыми пальцами, а: короткие и тупые когти на передних лапах удивительно напоминают… миниатюрные копыта. При всей кажущейся громоздкости и неуклюжести у нее тем не менее весьма аристократический вид — широкая плоская голова и тупая, почти квадратная морда, исполненная снисходительно-высокомерного выражения, примерно как у задумавшегося льва. По суше капибара передвигается особым шаркающим шагом или же тяжеловесным, неуклюжим галопом, при этом переваливаясь с боку на бок. Зато плавает и ныряет с удивительной легкостью и мастерством. В общем — флегматичный, добродушный вегетарианец, хотя и лишенный ярких индивидуальных черт, коими могут похвастаться некоторые из его родичей, но зато обладающий тихим и дружелюбным нравом.
Правда, это ни в коей мере не относилось к трем экземплярам, принесенным Фрэнсисом. Вовсе даже наоборот — их точнее всего можно было бы назвать «из молодых, да ранних!». Росту-то всего ничего — один фут, да в длину по два фута, зато какие плотные, мускулистые! Пялясь на нас словно на стаю ягуаров, эта горстка отважных с дружным Я писком отбивалась и отбрыкивалась от нас так, что никакого сладу с ними не было. Хорошо еще, что они не пытались пустить в ход зубы — большие ярко-оранжевые резцы размером с лезвие перочинного ножа и столь же острые. Дай они волю зубам, мы бы остались без пальцев. Но вот после продолжительной борьбы мы извлекли-таки их из мешка — и стоим полукругом, как идиоты, с визжащими капибарами в руках, не зная, что и делать — в пылу борьбы мы как-то подзабыли, что у нас нет клеток. После длительных дебатов, с капибарами в обнимку, проблема была решена следующим образом: мы соорудили для них маленькие веревочные сбруйки вроде той, что мы сделали для муравьеда, привязали на длинных веревках к трем апельсиновым деревьям и отступили назад полюбоваться двоими талантами в области прикладного искусства. Капибары, почуяв свободу, но по-прежнему косясь на нас, кинулись друг к другу за защитой — и мигом опутали веревками и себя, и деревья. Битых четверть часа мы отвязывали их друг от друга, от деревьев и от собственных ног, а затем вновь привязали к стволам, но уже подальше друг от друга. И что же? На сей раз они с диким визгом принялись бегать вокруг деревьев, и вот уже веревки оказались намотанными на стволы, а зверюшки едва не задохнулись. Наконец проблема была решена так: мы привязали концы веревок к высоко расположенным веткам, так что у капибар оставалось достаточно простору для беготни и при этом исчезал риск запутаться и задохнуться.
— Держу пари, что они еще зададут нам жару, — скорбно изрек я, когда мы управились.
— Почему ты так думаешь? — спросил Боб. — Похоже, ты не очень-то радуешься им. Ты что, не любишь их?
— Пропади они пропадом со всем семейством! — ответил я. — Не любишь… Это не то слово! Черт бы их взял!
А произошло это вот как. Мы со Смитом жили в пансионе на задворках Джорджтауна, подыскивая место для базового лагеря. Хозяйка пансиона оказалась столь любезной, что разрешила нам держать в своем палисаднике любых животных, которых мы будем приобретать, ну мы и поймали ее на слове. Бедняжка, наверное, и представить себе не могла, как мы злоупотребим ее гостеприимством и добротою, и лишь когда в ее крохотном садике проходу не стало от мартышек и прочей живности (а место для базового лагеря так еще и не было найдено) она, мягко говоря, занервничала. И то сказать, мы и сами чувствовали, что садик несколько перенаселен, а каково было остальным постояльцам! Ведь никогда не знаешь, когда у тебя под ногой Раздастся чей-то отчаянный визг или когда за штанину дернет не в меру любопытная мартышка. Появление же капибары переполнило чашу всеобщего терпения.
В один прекрасный вечер, ближе к ночи, к нам пожаловал некий господин с преогромным грызуном на веревке. Несмотря на внушительные размеры, капибара была еще подростком и к тому же совершенно ручной; пока мы вели торг с ее владельцем, она смирнехонько сидела с царственно-безучастным выражением на морде. Торги, однако, затягивались: от владельца не ускользнуло, как загорелись наши глаза при первом же взгляде на животное, но в конце концов оно стало нашим. Под жилище ему подобрал большой ящик вроде гроба, затянутый проволочной сеткой, по нашему мнению достаточно прочной, чтобы выдержать все покушения на побег. Мы щедро одарили его всяческими фруктами и вкуснейшими травами, каковые он принял с царственным снисхождением, и поздравили друг друга с приобретением столь милого создания. Затаив дыхание, мы любовались тем, как животное изволит вкушать поднесенные дары, потом с нежностью просунули ему сквозь проволоку еще несколько плодов манго и отправились на боковую. Мы некоторое время еще полежали в темноте, обсуждая новое, чудесное пополнение, и постепенно стали засыпать. Что эта ночка нам готовит, никто и представить себе не мог.
Около полуночи меня разбудили неведомые звуки, доносившиеся из садика под окном. Создавалось впечатление, будто кто-то играл на варгане [8] под странный аккомпанемент ударника, невпопад колошматившего по консервной банке. Я лежал, прислушиваясь и гадая, что бы это могло быть, вдруг меня осенило: капибара! С криком «Капибара удирает!» я выскочил из постели и бросился в сад, прямо как и был, босой и в ночной пижаме. Вслед за мной бежал мой заспанный компаньон. Когда мы спустились в сад, все было тихо-мирно. Капибара сидела, сохраняя привычную надменность осанки, но отчего-то повесила нос. Мы затеяли долгий спор, кто был источником шума — капибара или кто-то другой. Я горячо убеждал Смита, что это была не кто иной, как капибара; мой компаньон держался противоположного мнения.
8
Варган — самозвучащий щипковый язычковый музыкальный инструмент в виде подковы (или пластинки) с прикрепленным к ней язычком. Под различными наименованиями распространен у многих народов мира.