ТРИ БРАТА
Шрифт:
Марьяше и Эстер показалось, что стреляют по ним, и они поползли на четвереньках, подальше от опасного места. Заметив, что камыш опять закачался, Фома опять угрожающе крикнул:
– Кто там? Выходи, не то стрелять буду! Марьяша поползла дальше, Эстер из последних сил за ней, но вскоре, видно, изнемогла и замерла, будто сраженная пулей. Не слыша за собой шороха, Марьяша обернулась и хотела вернуться, посмотреть, что стряслось с Эстер. Но в эту минуту Фома, крикнув: «Стой, ни с места!», снова выстрелил,, и Эстер, растерявшись, встала во весь рост. Фома увидел ее и, не
– Выходи, да поживей!
Вконец перепуганная Эстер покорно вылезла из балки.
– Чего ты там прячешься? – уставился на нее Фома. – И кто там еще схоронился?
– И вовсе я не прячусь, – робко ответила Эстер. – Вы вот кричать начали, я и залезла в камыши. А иду я по деревням – просить у добрых людей кусок хлеба…
– Ври, ври больше – ветер унесет! – гаркнул Гнилопятка.
Он был очень доволен, что придет в комендатуру не с пустыми руками. И ни за какие коврижки не полезет он в эту проклятую балку – мало ли кто там еще прячется: могут еще уложить за милую душу; добыча есть – и ладно.
– Ну, пошевеливайся, – стал он подгонять Эстер, – шагай, партизанка. Ишь, героиня какая выискалась! Говорю, пошевеливайся! – командовал он, измываясь над беспомощной старухой.
После допроса, который учинили Эстер, перемежая его ударами плетью, петерковский комендант распорядился отправить ее обратно в Миядлер, чтобы проверить ее показания. Сопровождавший Эстер офицер-эсэсовец, приехав в Миядлер, засигналил у бухмиллеровского дома.
Виля выскочил на крыльцо и кинулся к машине.
– Эта judenfrau 26 ваша? – спросил эсэсовец, указав на Эстер.
– Отсюда. Я должен был отправить ее с очередной партией в комендатуру, но она накануне отправки как сквозь землю провалилась.
– Полицай нашел ее в Камышовой балке… Так-то ты следишь за своими евреями? – сердито выговаривал Бухмиллеру офицер.
– Так разве один пастух может уберечь целое стадо, – оправдывался Виля. – Ну, а с этими людьми и подавно не обойтись одной парой глаз.
– Тем более ты должен был понять, что их надо держать за колючей проволокой. А ты что? Оставил их разгуливать на свободе? Хорош староста! – не унимался эсэсовец. – Кто эта женщина? Почему она ушла? Куда хотела пробраться?
26
Еврейка
Виля растерялся, не зная, что ответить. Сначала он хотел сказать всю правду. Мол, вместе со старухой бежала и молодая женщина, но, испугавшись, что и без того разгневанный эсэсовец придет в ярость, смолчал.
– Ну, так почему бежала эта женщина, черт побери?! – кричал эсэсовец. – Ты должен знать каждого из своих подчиненных, должен знать, что он думает, чем дышит. Комендатура подозревает, что эта старуха пробиралась к партизанам. Что ты скажешь на это?
И хотя Бухмиллер не допускал и мысли о том, что Эстер думала о чем-либо другом, кроме спасения своей жизни, перечить эсэсовцу он не осмелился.
– С
– У нее здесь нет родных и близких, – уклончиво ответил Бухмиллер, боясь, как и прежде, упомянуть о Марьяше.
– А где ее семья? – недоверчиво спросил офицер.
– Муж ее умер еще до войны, а сыновья воюют: один из них большой военачальник – генерал.
– Генерал? – заинтересовался эсэсовец. – Ты это хорошо знаешь?
– А как же! Он тут был перед самым началом войны, я сам видел ромб на его петлицах. А это означает, как мне говорили, что он комбриг, – подобострастно распинался Бухмиллер.
– Почему ты это скрыла? – резко спросил у Эстер эсэсовец. – Мать генерала, а по виду словно нищенка – кто бы мог подумать! Она может нам пригодиться…
Эсэсовец перебросился с Бухмиллером несколькими словами, потом приказал сесть в машину, и по его знаку шофер повернул обратно к петерковской комендатуре.
Удрученная тем, что она ничем не может помочь Эстер, Марьяша кое-как добралась до соседнего хутора и там несколько дней пряталась на чердаке у знакомых. Когда к этим людям, как видно что-то пронюхав, стали под разными предлогами наведываться полицаи, хозяева переправили Марьяшу на другой хутор, молодая хозяйка которого училась когда-то вместе с ней. И теперь берегла Марьяшу как зеницу ока. У нее Марьяша и перезимовала. На этом хуторе немцы появлялись очень редко, но за его пределы она боялась, что называется, и нос высунуть.
Как-то вечером, когда они с хозяйкой, поужинав, вели неторопливую беседу, в дверь постучали.
– Кто там? – спросила хозяйка, подойдя к двери.
– Пустите переночевать, – послышался глухой, хрипловатый голос.
Хотя этот голос показался Марьяше знакомым, осторожность заставила ее спрятаться в подполе.
Хозяйка открыла дверь. На пороге, сутулясь, стоял обросший темно-русой бородкой высокий человек в грязном, рваном пиджаке и стоптанных кирзовых сапогах.
– Откуда вы? – спросила хозяйка.
– Издалека, – неопределенно ответил вошедший.
Хозяйка усадила его за стол и дала поесть. Человек перекрестился и, принявшись за еду, стал расспрашивать, давно ли тут были немцы, а потом исподволь завел разговор о двух женщинах, которых он ищет. Он подробно описал их, допытываясь у хозяйки, не встречались ли ей такие и не знает ли она, где их искать.
По описанию хозяйка догадалась, что одна из них – Марьяша, но промолчала: мало ли народу ходит теперь по свету, нельзя же доверяться первому встречному!
– На обратном пути зайдите, может быть, я что-нибудь и разузнаю, – неопределенно пообещала она.
Попрощавшись с прохожим и заперев за ним дверь, она спустилась в подпол и рассказала обо всем Марьяше.
– Да это, наверное, наш Шимен ищет свою мать и меня! – воскликнула Марьяша.
Через день Шимен снова пришел на хутор. Дверь ему открыла Марьяша.
– Откуда ты, Шимен? – побледнев от волнения, воскликнула она дрожащим голосом.
– Все, все расскажу, – обняв ее, ответил Шимен. – Скажи только, где мама.