Три черепахи
Шрифт:
— Так почему же пустой номер? — все еще не понимал Басков.
— А вы, гражданин майор, Игоря Шальнева за кем числите?
— За Чистым. Но могу и ошибаться.
— Не ошибаетесь. А коли так, он меня боится не меньше, чем вас. А может, больше.
— Похоже рисуете. А кто хозяйка?
— Любовь его. Письма в колонию писала.
— Это где?
— Недалеко. Станция Клязьма.
Басков зажег спичку, дал догореть до пальцев, перехватил другой рукой за обуглившуюся головку, и спичка сгорела вся, изогнувшись черным червячком.
— А он знает, что Шальнев должен в Харьков вам
— Про это я не говорил. Басков повеселел.
— Чистый встретил Шальнева двадцатого июля. Месяц прошел, всего месяц. Боится он вас — это понятно. Только как же вы могли про их встречу узнать?
Басков спрашивал больше у себя самого, поэтому Балакин молчал, не мешал ему.
Закурив, Басков задал вопрос Балакину: — А вообще-то, что вы в Харькове остановились, ему известно?
— Я на юг держал, а в Харькове буду или где — сам не ведал.
— У кого жили в Харькове? — Так, случайно со старичком одним столковались, тридцатку за месяц.
— Почерк ваш Чистый узнать может?
— Откуда, гражданин майор?! На одних нарах жили — переписываться не надо.
— Ну это ничего. Давайте-ка составим ему письмецо. — Басков взял из стопки серой, газетного вида писчей бумаги один лист, сложил его пополам. — Садитесь поудобнее…
Балакин придвинулся к столу. Басков дал ему бумагу и шариковую ручку, спросил: — Вы как друг дружку звали?
— По именам.
— Так. Значит, пишем: «Дорогой Митя…»
— «Дорогой» ни к чему, — перебил Балакин.
— Угу, — согласился Басков. — Знаете что, сочините сами, но чтобы смысл был такой: я, мол, отобрал у тебя в Ленинграде деньги, а теперь хочу компенсировать, наклевывается подходящее дело, решай, а если не хочешь, так я управлюсь и один. Жду ответа. И харьковский адрес.
Внимательно слушал его Балакин, а выслушав, положил ручку.
— Не клюнет он, гражданин майор.
— Неважно. Вы напишите, как лучше.
Расчет у Баскова был простой. Пусть Чистый и не видел никогда почерка Брыся, но о деньгах-то знают только они двое — стало быть, не засомневается Чистый, что письмо от Брыся. Брысь прав — он не клюнет, но не на этом строил свой план Басков.
Письмо в пять строчек далось Балакину нелегко. Но, испортив несколько листков, он написал так:
«Митя я свой должок не забыл твои шесть с полтиной верну. Сосватал тут один домишко дорого просят но хозяев уговорить можно. Дай знать согласен ли. Жду. Саша». И внизу — харьковский адрес.
Писал Балакин грамотно, если не обращать внимания на отсутствие запятых.
— Еще один вопрос, — сказал Басков. — Вы у охранника пистолет сняли. Он у Чистого?
— Да.
— А стрелять Чистый умеет?
— В армии служил.
— Ну хорошо, на сегодня довольно.
Глава 10. «БЕРЕМ ЧИСТОГО»
Еще до того, как клязьминская любовь Чистого получила письмо из Харькова, майор Басков знал о ней почти все, что можно выведать о человеке, не бросая на него тень расспросами людей, так или иначе с ним соприкасающихся. Она работала в Москве парикмахером в одном из новопостроенных салонов, в мужском зале, и была отличным мастером. Год рождения — 1949-й.
Если верить добытым сведениям, Чистый у Зинаиды Сомовой в промежуток между двадцать первым июля и двадцатым августа не показывался. Во всяком случае, соседи не видели, а они Чистого, судя по всему, хорошо помнили: на такси приезжал, за рулем. Известная вещь: сосед про соседа всегда больше знает, чем о себе самом. Если б Чистый даже ночью к Сомовым невзначай тихой сапой проник, все равно чей-нибудь бессонный зрак или чуткое ухо засекли бы постороннее явление. А тут — ни шушу…
Правда, Чистый мог навестить Сомову в салоне, но то, что он предпочел не показываться у нее дома, не сулило Баскову скорой удачи. Когда вор бежит от двух погонь сразу — от угрозыска и от собственного брата, вора, — такого бегуна быстро не настигнешь.
В Москве жила мать Чистого, пятидесятитрехлетняя женщина, работавшая в отделе технического контроля одного большого завода. Она занимала двухкомнатную квартиру, которую делила со своей дочерью, младшей сестрой Чистого, вышедшей замуж в то время, когда ее братец отбывал срок в колонии. На этой квартире Чистый тоже не появлялся. Мать и сестра вестей от него не имели.
Вся надежда была у Баскова на письмо. Получит его Сомова — что-то с ним делать надо. Щепетильная штука, конечно, если она переправить почтой захочет по другому адресу. Но это ерунда, в таких случаях особенно щепетильничать не приходится: главное — чем быстрей, тем лучше, потому что преступник с «пушкой», и как он ее употребит, никому не известно.
За те трое суток, что Сомова находилась под наблюдением, ничего подозрительного заметить не удалось. Письмо, посланное Бесковым, было получено на четвертые сутки утром. В тот день Сомова по графику работала во вторую смену — с 15 до 22 часов, но вышла из дому в десять, буквально через пять минут после ухода почтальона. Басков, получив сообщение об этом, вздохнул облегченно — кажется, надежда на письмо начинала оправдываться. Но оказалось, что Сомова спешила в Москву совсем по другой причине: чтобы встретить сына, которого привезли на автобусе из пионерского лагеря. Между прочим, десятилетний Сергей своим прямым носом и широко расставленными глазами очень похож на Чистого.
Радостная, Сомова увезла сына домой на такси, а в половине второго снова покинула Клязьму и на электричке вернулась в Москву.
В пять часов она позвонила с работы по телефону подруге, которая в это время тоже была, вероятно, на службе, так как Сомова сказала в трубку: «Попросите, пожалуйста, Тарасову». А затем состоялся короткий деловой разговор. «Тоша, как дела?» — спросила Сомова. «Нормально». — «Пьет?» — «Вроде поменьше». — «Скажи, пусть немного остановится. Ему свежая голова нужна. Я сегодня приеду». — «Во сколько?» — «Я же во вторую… Около одиннадцати буду. Еда у вас есть?» — «Если чего прихватишь — не помешает».