Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День первый. Настоящее
Шрифт:
Первыми консулами уже почти двести лет подряд тоже предпочитали становиться сами императоры, причём многократно, ежегодно, пожизненно, хотя чин издревле положено было носить (не в кармане, но как штандарт – над головой) лишь по двенадцать месяцев. Другое дело, что не всегда у императоров «пожизненность» задавалась: то перевороты, то смутные времена, то междоусобицы, то междуцарствия, то понос, то золотуха, то скромность мужчину украшала.
Сейчас в сенате заседало несколько прежних консулов-неимператоров – и тех, кто был первым, и тех, кто побывал вторым: Пий, Понтиан, Атик, Помпеян, Арриан, Пап, Претекстат.
*****
Второй эшелон сенаторов
Нижний слой сенаторов – педарии – те, кто никогда не был магистратом, то есть совсем не состоял на государственной службе, но каким-то боком в сенат прошмыгнул, пронырнул или просочился: по блату ли, мытьём ли, катаньем, или просто мешок денег кому-то занёс. Короче, это была грязь под ногтями у верхнего эшелона. Этим положено было вечно молчать в тряпочку и в знак согласия кивать головами, как китайские болванчики, а то ведь и на улицу могли прогнать: получать всё интересное из первых уст и рук станет невозможно! Однако это была такая грязь, которая из своей среды выпускала порой не только пузыри, но и крутых князей. Настолько крутых, что, мама, не горюй!
В каждом из сенаторских слоёв-каст были собственные слои-подкасты, которые в свою очередь сегментировались на ещё более мелкие: стоит только быстро-быстро пошинковать (вжик-вжик-вжик…)
*****
Император миновал портик с белоснежными мраморными колоннами.
Створки массивных металлических ворот построенной из красного кирпича курии, будто бы сами собой, растворились, и новый владыка Рима в сопровождении группы верных варваров-телохранителей с тёмными непроницаемыми лицами и кривыми ногами шагнул внутрь помещения: помнил о судьбе Юлия Цезаря – во-первых, нельзя входить к сенаторам в одиночку, ибо курия была самой настоящей клеткой со львами и волками, пусть и худо-бедно прирученными, а во-вторых, даже под туникой и тогой пурпуроносной вип-персоны должна была обязательно быть пододета защитная металлическая оболочка. Мощный каркас. Латы или кольчужка. Бронь, одним словом.
Железо или сталь под одеждой – вот она, гарантия долгой жизни для всякого авторитарного или тиранического правителя.
Стражи императорского тела плотным кружком следовали подле своего властителя, словно слепцы за поводырём или как железные опилки за магнитом. Куда иголка – туда нитка, вернее, их клубок. Тоже своего рода образ. Пусть и банальный.
«Чего-то на фасаде здания не хватает, – зашуршало в голове императора. – Ну, точно: недостаёт мрамора! Надо облицевать всю курию лучшим арабским мрамором… или италийским?.. да-да, лучше италийским, он нынче в моде, в тренде и в мейнстриме даже в песках моей Аравии! Да, точно, пусть мрамор будет италийским, ведь у меня на родине его не добывают! Облицевать курию! Непременно завтра же этим делом и займусь. Организую! А не то кто-нибудь из будущих императоров умыкнёт мою авторскую затею… эээ… идею! Надо поторопиться, пока никто не догадался… до этого додуматься».
В курии приятно пахло… чем?.. Филипп никак не мог отыскать в памяти определение запаха, а потому порешил, что это… ладан или мирра. В крайнем случае – фимиам или… елей. В ещё более крайнем – аромат бахура и абсурда.
Правящий
«С далёких, далёких времён
Сохранилась престарая эта плотина.
Много лет ей минуло,
И берег пруда
Сплошь покрылся густою болотною тиной…»
Ямабэ Акахито
С царским достоинством вышагивая по пёстрой мраморной напольной плитке, изузоренной парой-тройкой повторяющихся орнаментов, Филипп через живой коридор (многим хоть одним глазком хотелось первым взглянуть на нового государя, а ещё лучше до него дотронуться) следовал в конец зала – туда, где возвышалось изваяние Богини победы. Император шёл меж рядов и видел как юные пышущие здоровьем, так и дряблые морщинистые лбы, щеки и подбородки.
По выражению лица самого владыки Рима трудно было догадаться, весел он был, равнодушен ко всему или зол.
Круг телохранителей, доказывая собственную необходимость, значимость и незаменимость для императорского туловища, извивался вокруг своего властителя, как только мог, иногда принимая форму то эллипса, то овалов Кассини, то овалов Декарта (да-да, ни Кассини, ни Декарта природа-мать ещё не породила, а их овалы правили уже если не миром, то целым разделом математики), а то и других геометрических фигур.
По весьма достоверным слухам (народ почём зря врать не станет), статуя Богини Победы когда-то в далёкой древности была изваяна руками греков, а, следовательно, изначально звалась Никой. Коротко, просто и для всех эллинов ясно. Но, будучи в качестве трофея привезённой Октавианом Августом в Рим из Тарента, получила законное ромейское имя Виктории. Так сказать, нашла себя и своё истинное призвание в жизни. Это вовсе не означало, что историю кто-то невзначай или нарочито подправил, переписал или сфальсифицировал – просто у каждого времени и государства были, есть и будут свои собственные не только герои или… безбожники, но и Боги. Патриотизм как противовес либерализму рулил и был на марше во все времена, хотя и не при всех нравах.
«Богиня Победы! Моей победы! Знак свыше! Да что там знак – целое предзнаменование!» – уверился и уверовал Филипп Араб, во весь рост становясь рядом и вровень с мраморной скульптурой. На одну ступеньку с Богиней… со всеми Богами чохом!
«Надо бы достроить… донадстроить… дополнительных ступенек, тогда стану и встану ещё выше!» – в линию спрямил свою мысль император, припоминая мутную байку о Вавилонской башне, сохранившуюся с давних времен как письменное свидетельство и наследие некогда отправленного на крест Галилеянина, чья популярность, впрочем, в римской державе с тех пор лишь росла (не по дням, а по часам).
Переносные раскладные сенаторские кресла, больше похожие на стульчики, были расставлены лицом к центральному входу. Получалось, что величественная статуя Виктории высилась не впереди, а позади спинок курульных сидений, а её мёртвый каменный взор упирался прямо в живые затылки смертных (своего рода президиум наоборот).
Как только Филипп оказался рядом с Викторией, всему знатному народцу пришлось развернуться их корпусами на сто восемьдесят градусов. А тем, кто ещё сидел – подняться на ноги, несмотря на старость и полуразложившуюся дряхлость (основная масса молодых и здоровых почтительно вскочила уже прежде – тогда, когда фигура императора только показалась в дверях помещения).