Три глотка одиночества
Шрифт:
Быть может, я умру?
В очередной раз? Это так нелепо, так скучно, в самом-то деле…
***
Та улыбчивая тетенька за темно-деревянным столом конторки предложила мне нечто весьма опасное и заманчивое, уж больно ласково горели у нее глаза. Холодной струей пробежало по позвоночнику настороженное сомнение, но терять мне тогда было нечего. Мне было совершенно нечего терять, мир отказался от меня, а я к нему привязанности не испытывала. К тому же я давно уже стояла на учете в психдиспансере, и тамошние методы лечения наводили на меня только тоскующий ужас: я не хотела исчезнуть, растворившись в мутном
***
Итак, мне сделали предложение – заманчивое и опасное. Они были готовы сдувать с меня пылинки, выполнять все мои прихоти, им очень нужен был человек с той стадией шизофрении, которая была у меня. Почти незаметной, лишь немного искажающей реальность. Стадией, позволяющей постоянно находиться на грани нормы и абсолютного безумия, не колебаясь, не склоняясь в ту или иную сторону. Они говорили, что я уникум, чудо природы, одна на целый миллион совершенно нормальных, скучных обывателей с относительно здоровой психикой и стандартными неврозами. Мне было плевать, благодаря своей уникальности я потеряла семью, память и единственного друга, так что теперь уже и неважно все это было… Но я не хотела в больницу, вернее, я не хотела в ту самую больницу, куда меня вполне могли поместить, и поэтому я была готова на все, что мне только предложат.
Они предложили мне бессмертие. Мне было, в общем-то, все равно, и я не стала отказываться.
***
Они хотели научить мой мозг забывать. Забывать про смерть, работать даже тогда, когда прекращался приток кислорода в легкие, когда останавливалось сердце, и кровь уже не бежала весело по жилам, бесполезной жидкостью застывая в сосудах… Они хотели научить мой мозг все свои силы (те самые, нереализованные в будничной жизни 90%…) сосредотачивать на регенерации погибших тканей, умирающих клеток, на постоянном и бессознательном контроле за всеми органами моего тела… На том самом, что и так происходит в любом человеческом организме, но только в пять, в десять раз сильнее и тверже!.. Все это было замешано на анатомии и моей шизофрении, уникальной и омерзительной. К этому моменту я ненавидела весь мир, и вряд ли бы смогла ненавидеть его больше.
***
Итак, я согласилась. Белые простыни палаты и внимательные глаза врачей запомнились плохо, как-то урывочно, впрочем, мне было так страшно, что я старалась не обращать внимания на окружающую меня обстановку. Я была только подопытным кроликом-добровольцем, случайно оказавшимся в клинике-клетке, я это понимала даже тогда, но старалась думать об этом поменьше. Начиная думать, я в моей жизни всегда приходила к таким выводам, которые приводили меня в ужас, а состояние ужаса я не любила.
Так что в тот желтый отвратительный месяц я вполне добровольно и даже не без своего участия позволила этому миру с его устоявшейся системой ценностей, всеми его справедливостями и несправедливостями, я позволила этому миру покатиться в тартарары. Вместе с собой.
– Здравствуй, моя хорошая. Чай будешь?
– Раз, два, три, четыре, пять… Буду, конечно. Две ложечки сахара, пожалуйста.
Я иду искать.
***
Я хорошо помню день, на который была назначена операция, потому что по странному стечению обстоятельств
Октябрь – трагически призрачный, холодный и слепой месяц. Я его любила когда-то за возможность одиночества, за неуравновешенность порывов ледяного ветра, за грохот эмоций, которым сопровождался каждый его приход. Но в эту осень я его не любила.
Инъекции в вену я не почувствовала: в больнице был хороший анестезиолог. Последующий шестичасовой провал навсегда останется большой загадкой для науки, а я предпочитаю не рассматривать в зеркале оставшиеся шрамы, никто же другой о них и не знает, волосы у меня густые и темные. И это к лучшему, я считаю, что некоторые вещи действительно лучше не знать. Наверное, это трусость, но она меня хоть как-то держит на этой земле. Одна из немногих вещей, которая меня здесь еще держит…
***
Держит? Да нет, пожалуй, больше приковывает, приковывает стальными цепями опостылевшей действительности и окружающего однообразия… Од-но-об-ра-зи-е… Дейст-ви-тель-ность…
– Чаю хочешь?
Да когда же я отказывалась?
Эксперимент не удался.
***
Не удался.
Что-то не так пошло на этом операционном столе (полная стерильность, яркий электрический свет: «софиты» – подумала я. Так играют в театре. Так снимают кино.). Где-то ошиблись люди в белых халатах…
Где?
Мозг – до того тонкая структура…
Мы еще не знаем так многого…
Обрывки фраз и обрывки мыслей смешались в подступающей вспышке. Боль, боль, боль, боль… Динь, дон, динь, динь, динь…
Я умирала.
Умирала? Да неужто?
1.
Я проснулась в маленькой светлой комнате, полностью одетая, одетая вполне заурядно со всех возможных в этом мире точек зрения: джинсы, водолазка, часы, узкое золотое кольцо на безымянном пальце левой руки. Это кольцо никогда ничего не значило, оно было просто давним подарком давнего друга, оно мне очень нравилось, а тривиальной символике семейной жизни я не доверяла… Под джинсами обнаружились носки и практичные белые трусики, лифчика не было. Я знала, что не любила их никогда, но носить все-таки приходилось, слишком уж откровенными становились трамвайные взгляды, я их не любила точно так же, как лифчики, из двух же зол выбирала меньшее.
Философия меньшего зла – явный признак тайного фаталиста… Я фаталист?
Раньше не была… во всяком случае.
Лифчики, трамваи и трусики – элементы привычного быта. Я решилась пройти по квартире.
Меня звали Аня. Я помнила день своего рождения, но не помнила, сколько мне лет. Я посмотрелась в настенное зеркало: мне могло быть… от семнадцати до двадцати двух. Почему-то именно эти цифры прочно, словно намертво, засели у меня в голове.
Короткие темные волосы, бледная, плохо загорающая кожа, россыпь ярких родинок по плечам. Я кого-то очень себе напоминала… Не себя. Кого же тогда?
Квартира была двухкомнатная, просторная, странно знакомая, но чем – этого я сказать не могла. Много книг, много зеркал и темных поверхностей. Почему-то у меня не было чувства, что я здесь жила или хотя бы должна была жить. Жила ли я здесь?
Машинально находя путь, я прошла на кухню, заварила чай. Села за стол, обхватила руками голову.
Где я? Что я тут делаю?
Я помнила что-то, помнила очень плохо: свою болезнь, черное отчаяние, охватившее меня во время последнего обострения, дурацкое газетное объявление, клинику… Я легла на операцию. Зачем? Какая у нее была цель?