Три изысканных детектива (сборник)
Шрифт:
— Все же странно, знаете ли, — произнесла она, постукивая пальцем по конвертам, — когда больной сам просится в больницу. Это дурной признак.
— Не будьте пессимисткой, мадам. Расскажите нам все.
— Вас и вправду интересует история моей жизни?
На нее неожиданно нахлынули воспоминания: вот ей семнадцать, она наивная, восторженная девушка… Эрманс машинальным движением схватила вязанье, спицы замелькали в ее руках.
— Я почти не знала своего отца, он умер, когда мне было восемь лет. У матери на руках осталось пятеро детей. Друг отца Марсель Герен, кондитер из Латинского квартала, дал мне работу продавщицы — у него была еще одна лавочка на улице Винегрие. В молодости не боишься никакой работы, но и развлекаться умеешь. Мы с компанией друзей встречались по вечерам и веселились от души. Я встретила Жюльена Колле, красивого двадцатилетнего парня. Его лучшим другом был Сильвен Брикар, служащий с улицы Винегрие. Он тоже за мной ухаживал, но я выбрала Жюльена. Он хотел стать врачом, но был беден и ночами учился сам, по книгам, а днем работал у стеклодува. В конце 1869 года мы стали жить вместе. Я забеременела. Софи родилась через несколько дней после начала войны с Пруссией. Жюльен завербовался…
Вязанье напоминало лохмотья с обтрепанными рукавами.
— Я получила от него всего одно письмо, перед капитуляцией императора. А потом ждала, тоскуя, — год, другой… Он исчез. Так что, когда Марсель Герен сделал мне предложение, я согласилась. Он позволил Софи жить с нами, но удочерить ее не захотел — надеялся, что я рожу ему наследников. В марте 1873-го с Марселем случился апоплексический удар, и я осталась вдовой с кучей долгов. Пришлось продать квартиру, лавку в Латинском квартале и заложить магазин на улице Винегрие. Выручил меня Сильвен Брикар. Он нашел нам скромное жилье в проезде Дюбай. Я его не любила, но нуждалась в защите и заботе. По Жюльену я траура не носила, потому что продолжала надеяться. Всегда продолжаешь надеяться, если нет никаких доказательств смерти.
Вязанье ожило и зашевелилось, словно потягивающийся после сна кот. Спицы в руках Эрманс так и мелькали.
— Софи исполнилось двенадцать лет, пора было подумать о ее образовании, и я отправила дочку в монастырь в Эперноне. Там жил один из моих братьев. Мне тяжело было расставаться с Софи, но что уж тут поделаешь… Жила я экономно и со временем сумела скопить на садовый домик на улице Альбуи. Как-то раз, утром, мне принесли письмо. Речь в нем шла о Жюльене, меня приглашали на свидание. Я было решила, что это чья-то злая шутка, но все-таки пошла. Я не сразу узнала ожидавшего меня мужчину, так он изменился. Располневший, в белой миссионерской сутане. Но это был он, мой Жюльен. Он сказал, что долго колебался, прежде чем связаться со мной, — не хотел нарушать мирное течение нашей с Софи жизни. Прошло тринадцать лет, и вот он стоял передо мной, мой Жюльен! Все вмиг вернулось — близость и страсть… Оказалось, что он дезертировал, отправился на юг, в Марсель, нанялся коком на рыболовное судно и добрался до Алжира. Там он прожил целый год, работал, где придется, и мечтал вернуться в Париж, чтобы разыскать меня. Но из-за Коммуны и того, что случилось потом, возвращаться во Францию было опасно. Жюльен решил затаиться где-нибудь в захолустье. Часть пути он проделал вместе с одним миссионером, который направлялся в пустыню. Однажды того священника — его звали Анри Бонифас — укусила змея. Жюльен пытался его спасти, но не преуспел — отец Бонифас умер. И тогда мой Жюльен решил: он наденет сутану и станет другим человеком. Никто его за это не упрекнет, ведь отец Бонифас был одинок как перст.
Эрманс Герен подняла вязанье, встряхнула, как тряпичную куклу, положила на колени и разгладила ладонями.
— Жюльен добрался до миссии и не нашел там никого, кроме чернокожих рабов. Он остался с ними, построил больничку, жил там и работал. Прошло много времени. Однажды появились французские солдаты, и Жюльен узнал от них об амнистии. Он решил поехать во Францию и взглянуть на дочь, не объявляя ей, кто он. Жюльен поселился в квартале Монжоль, там живут люди нелюбопытные. Он посвятил себя беднякам и детям. Мы встречались у него. Брикар меня бросил — не знаю, из ревности или ему просто надоела такая жизнь.
Вязанье соскользнуло на пол, но Эрманс не стала его поднимать.
— Когда в 1891-м судили Софи и ее подружку Лулу, Жюльен, ну, то есть отец Бонифас, давал свидетельские показания. Сильвен ни о чем не догадался, а Софи так и не узнала, что этот священник — ее отец. Он же лечил ее, когда она заболела после приезда из Америки. Приходил в гражданском платье и осматривал ее. Потом я прочла дневник моей девочки и ужасно испугалась. Я рассказала все Жюльену, он тоже его прочел и сказал, что все это чепуха, но он проследит, чтобы наша дочь не натворила глупостей. Вот только Софи и Лулу его опередили и…
— Дневник у вас?
— Да. Но я вам его не отдам.
Виктор напустил на себя безразличный вид, а Жозеф опустил глаза, словно его внезапно заинтересовали узоры на ковре.
— Вокруг Софи и вас, мадам Герен, все время ошивается какой-то человек, он хромой, — тихо произнес Виктор. — Какова его роль в этой истории? Он тоже читал дневник?
Кукольно-голубые глаза Эрманс блеснули.
— Очень может быть, — ответила она. — Иначе зачем бы ему следить за Софи? Похоже, это он спас ей жизнь.
— А можно хотя бы взглянуть на дневник? Ведь именно с него все и началось.
— Нет, это личное.
— Мадам, я чувствую свою ответственность, больше того, отчасти даже вину в том, что произошло. Разумеется, вы не обязаны показывать дневник, можете сжечь его прямо сейчас, но мне очень важно узнать правду, ведь именно я заварил всю эту кашу, пусть и ненамеренно.
Эрманс Герен бросила на него насмешливый взгляд, подхватила юбки, на удивление резво взобралась на стул, пошарила на буфете и спрыгнула на пол с голубой тетрадью в руке.
— Возьмите, господа, но, когда будете читать, помните: у каждого есть тайны, а жизнь похожа на пряжу — одна петля лицевая, другая изнаночная.
Она протянула Виктору потрепанную школьную тетрадку: некоторые странички были скреплены заколками для волос. Виктор пристально взглянул на мадам Герен и кивнул. Она успокоилась и добавила:
— Это я уговорила Софи завести дневник, сказала — так будет легче разобраться в своих чувствах. Моя дочь похожа на отца, такая же импульсивная, и я надеялась уберечь ее от беды… На тех страницах, что скреплены, — ее размышления о себе, они не имеют отношения к интересующему вас делу. Можете читать вслух, мсье, чтобы он тоже слышал. — Эрманс кивнула на Жозефа.
Виктор так и поступил. Первые страницы тетради были вклеены совсем недавно.
1893.
Я начинаю с конца.
30 июля
Облака напоминают большие белые волны. У подножия горы растут апельсиновые рощи, в воздухе стоит цветочный аромат. Такой покой… Эта тишина утоляет мою печаль. Я потеряла друга. Где ты, Сэм? Плывешь в вечерней синеве между двумя мирами?
2 августа 1893
Наконец-то все закончилось. Я выслушала приличествующие случаю соболезнования, похороны были пышными и торжественными, как того хотел Артур Мэтьюсон. Я мужественно перенесла встречу с родственниками Сэма, нацепившими маски вселенской скорби (вообще-то, они всегда так выглядят!). Дорогой Сэм, если бы ты нас видел, этот маскарад тебя бы очень повеселил.
4 августа
Я больше не могу оставаться одна в этом огромном доме, пусть Мэтьюсоны распорядятся им как хотят. Я не возьму отсюда ничего — все самое важное останется у меня в сердце. Касательно квартиры на Риджент-стрит и денег, что хранятся в Лондоне, нужно телеграфировать мистеру Осборну и условиться встретиться с ним в Саутгемптоне.
Первая заколка скрепляла тонкую стопку листочков с описанием событий, датированных летом 1889 года. Почерк Софи слегка изменился.