Три короба правды, или Дочь уксусника
Шрифт:
— Не такая большая ценность — жизнь его превосходительства по сравнению с августейшей жизнью нашего Государя, — сказал, обидевшись, Артемий Иванович. Все жалели поляка, а его, живого героя, словно не замечали! А кухмистер даже поморщился, забирая из рук будущего зятя покалеченный судок!
— Проходите же скорее к столу, уж все готово! — суетливо сказала Агриппина Ивановна.
— Водочки откушать? Или вам по болезненности нельзя?
— Можно, — сказал поляк.
— До завтрева нам генерал Черевин велел персонально
— Через что же это вы, Артемий Иванович, солидности мужской на лице лишились? — со скрытой издевкой спросила Василиса. — Раньше-то вы положительней были…
— Молчи, дура! — окрысился на дочь кухмистер. — Не встревай, коли Бог ума не дал. Вот его превосходительству бакенбарды даже больше бороды идут, вылитый император австрийский!
— А что у нас в доме напротив? — перевел разговор поляк.
— Крутились около балашовского дома плотников двое подозрительных, — за дочерей ответил кухмистер. — Я к кухарке ходил, прописать ей ижицы малую толику, — копыто свиное без спросу стащила, анафема, — и встретил одного спускающимся с чердака. Инструмент у него ржавый в ящике, так что никакой он и не плотник.
— А второй дворника отвлекал в это время! — встряла Глафира.
— Известное дело, — подал из прихожей голос Лукич. — Один отвлекает, а второй в это время по чердакам шарит. Мазурики! Я этого второго уж видал разок прежде, он в ту субботу целый день у Балашихи в доме пробыл. А этот, который в дом пошел, так из него и не вышел. Где-то сидит. Должно быть, ночи дожидается. Чего украдет, а утром его подельник опять дворника отвлечет — вот он с краденым и смоется.
— А у сапожника на чердаке опять нечисть выла, — доложила Василиса.
— Черт с нею, с нечистью. Надо бы этого плотника поймать. — Поляк встал, поморщившись от боли в спине, и кивнул Артемию Ивановичу. — Пошли.
Они ушли, но очень скоро вернулись.
— Уехал уже ваш плотник, — сказал поляк. — На нашем извощике. Пока вы тут в прихожей нас встречали. Пожалуй, надо выпить!
— Что ж только выпить? — забеспокоилась Агриппина Ивановна. — У нас и закуска готова! А какое жаркое у Петра Емельяновича получилось!
— Опишите-ка нам этих плотников, — сказал Фаберовский, когда они плотно пообедали и изрядно выпили.
— Они промеж себя похожие, — сказала Агриппина Ивановна, с умилением глядя на своего будущего зятя, отставившего в сторону тарелку с обглоданными костями и вытиравшего жирные пальцы о салфетку.
— Точно так, — согласился кухмистер и тоже взглянул на Артемия Ивановича. — Как пара рябчиков.
— Хоть одного тогда опишите, — попросил поляк.
— Брюнет, — сказала Василиса. — Но неинтересный. И борода дикая.
— Понятно, — удовлетворенно рыгнул Артемий Иванович. — А вы что скажете, папаша?
— Чернявый — это точно. А мордой, точно, осетр. Но не то, чтобы белуга, а стерлядкой, скорее, только
— Стерлядка с бородой — это же Пушкин, только наголо бритый! — воскликнул Артемий Иванович. — Агриппина Ивановна, несите-ка нам стерлядку, портрет будем делать. Да водочки побольше, в графинчике уже кончилась. А что ж вы, папаша, портрет свой не закажете?
Артемий Иванович откинулся на спинку дивана и оглядел стены, на которых были одни фотографии и ни единого портрета. Принятая пища давила на грудобрюшную преграду, словно говорила: я здесь пока полежу, доколь внизу место не освободится.
— Да дорого выходит, дорогой Артемий Иванович. Обратился я было к Бруням, так они такую цену заломили — впору самому за кисть браться!
— А хотите, папаша, я лично ваш портрет напишу? А что, я могу! Моей работы портреты Государя даже в Якутске известны!
— Пан Артемий! — забеспокоился Фаберовский, видя, как шлея медленно сползает под хвост Артемию Ивановичу.
— А что? — приосанился тот. — И генерала Черевина я портрет напишу! Мы его вообще на свадьбу пригласим!
— Вы, папаша, только приглашение ему солидное изготовьте, — сказал Фаберовский кухмистеру.
— На ловца и зверь бежит! — Петр Емельянович вскочил, подбежал к бюро и суетливо стал рыться в его ящиках. — Погодите, погодите, — бормотал он. — У меня на такой случай особые приглашения отпечатаны…
— Да чего вы там роетесь, как в сору, — прикрикнул на него поляк. — Несите все сюда.
Смущаясь и краснея, кухмистер выложил перед Фаберовским тонкую стопочку приглашений, отпечатанных на муаровой с золотым обрезом бумаге и золотыми же буквами.
— Ваше превосходительство, имеем честь… — прочитал начало поляк.
— Это приглашение — вам, — угодливо согнулся кухмистер. — А следующее — как раз генералу Черевину сойдет.
— А это что за «Ваше сиятельство»?
— Изволите видеть, это я… Я же думал: а вдруг вы соблаговолите какого-нибудь приятеля своего пригласить…
— Папаша, сей же час несите холст! — объявил Артемий Иванович. — И стерлядку с бородой. А если не хотите ваш портрет — я буду с мамаши голой античную Афродиту в раковине рисовать.
— Да что же вы такое говорите, Артемий Иванович, — зарделась хозяйка. — Срамно как-то, да мне уже не по годам… С жены своей нарисуете, когда в баню пойдете.
— И холста у нас нету-с, — льстиво улыбаясь, заюлил кухмистер.
— Пан Артемий, пойдем до улицы, проветришься, — одернул Артемия Ивановича поляк. — Заодно и приглашение генералу Черевину доставим.
— Ты думаешь, я пьян? — шмыгнул носом Артемий Иванович и вытер его о плечо хозяйки. — Я, брат Степан, в Академию Художеств вступить намерен! Подам прошение Его Высочеству. А чего не пойти? Академик живописи — третьего класса чин, тайный советник, 6 тысяч в год и квартира с дровами при Академии…