Три короба правды, или Дочь уксусника
Шрифт:
— В жизнь мою не забуду этого ужаса, — сказал великий князь. — Раздался вдруг страшный гул, пол под ногами заходил, и в тот же миг везде потух газ. Мы все бросились в желтую столовую: окна там все перелопались, стены потрескались, люстры почти все были затушены, и все покрыто густым слоем пыли и известки. Я тогда еще подумал: «Боже, раки а ля борделез! Все пропало! Где же мы будем обедать и что нам подадут?» С большого двора, из темноты доносились страшные крики и мы с братом побежали на главный караул. Еле с ним добрались: свет везде потух, и от дыма было трудно дышать. Вся большая караульня была
— Ваше Высочество, — сказал полковник Оболенский, дотоле молча сидевший в стороне. — А не лучше ли будет доложить-таки Его Величеству о случившемся вчера покушении на вас?
— Не думаю, князь, — ответил Владимир Александрович. — Брат отдаст все в руки этого пьяницы, генерала Черевина. А генералу Черевину многое доверялось еще при моем батюшке, покойном Государе, когда генерал Собственным конвоем командовал. Он был последним, кто осматривал столовую в Зимнем дворце перед тем, как она взорвалась. Да сегодняшний случай был прямо под его окнами, и вы думаете, он проснулся? Даже в австрийском посольстве уже смеются над ним.
— Тогда, Ваше Высочество, я бы посоветовал вам изменить для начала кое-что в своем распорядке, — сказал Оболенский.
— Это что же?
— Во-первых, вы не должны более сидеть у окна и любоваться видом набережной. Во-вторых, вы больше не должны по ночам ходить в обходы по гвардейским полкам.
Собравшиеся одобрительно загудели.
— Приятно видеть такое единодушие в гвардии, — сказал великий князь.
— И, в-третьих, днем вас должна сопровождать охрана из доверенных лиц. — Полковник обвел рукой сидевших в зале. — Кроме того, вы должны временно отказаться от любых приглашений и приемов, сославшись на болезнь.
Полковник Оболенский потрогал себя за щеку в том месте, где у великого князя чернел пластырь.
— Что это, Ваше Высочество, у вас, не чирей ли? — обратил внимание на болячку отец Серафим. — У меня есть верное средство от чирьев. Сам у жены с крупа свел.
— Это какое же? — живо спросил великий князь.
— Молитва особая, — я вам ее спишу, — да свежее коровье дерьмо приложить.
— А конское не сойдет? У нас в гвардии конского— навалом.
— Нет, непременно надо коровье-с, да особым образом в церкви отмоленное. Я вам привезу.
— Вы бы, отец Серафим, не лезли бы со своими снадобьями пока, — оборвал священника Оболенский. — Речь идет о жизни Его Высочества.
— Бог не допустит, — уверенно сказал отец Серафим.
— Прекрасно, — сказал Владимир Александрович. — Однако на Бога надейся, а сам, как говорится, не плошай. Мы прервали Пистолькорса, пускай продолжит про своих храбрых офицеров.
— Я думаю, что мы соберем пять-шесть верных офицеров, найдем злоумышленников и убьем их, — сказал Пистолькорс.
— А трупы вы спрячете на чердаке казарм? — сказал великий князь. — Как год назад… Мерси!
— Тогда мы можем создать
— Где бы вы прятались и откуда бы вы выскочили вчера, когда напали на его высочество? — спросил Оболенский.
— Мы бы скакали за каретой!
— У Его Высочества вся гвардия может скакать за каретой, кроме разве конвойных казаков! Мы наряд за каретой с пушкой посылать можем! Нам нужна панельная стража из людей незаметных, невоенных, которые могут и в трактире разговор подслушать, и на улице незаметно его высочество охранить. Капитан Сеньчуков, вы единственный из нас здесь пехотный офицер, что вы можете предложить?
— Я могу обучить панельную стражу строевым приемам, и даже ружейным приемам каким-нибудь обучу. Но где ее набрать — ума не приложу! — ответил Сеньчуков.
— Нашли беду! — всплеснул толстыми руками отец Серафим. — Да я вам сколько хошь людей верных представлю. Как минимум сотню через три дня выставлю. У нас на Охтинской прядильной мануфактуре народу тьма, а работы не то чтобы много. Времени светлого рабочего по зиме мало, и доходы у них упали. Многие с удовольствием к нам пойдут.
— Они же нам очень дорого выйдут! — сказал Сеньчуков.
— Ничего и не дорого. По 30 копеек в день и харчи, да еще одежу теплую на время стражи. Тыщи полторы на всех в месяц.
— Охрана из прядильщиков? — с сомнением спросил великий князь. — Как-то…
— Вы бы, Ваше Высочество, поглядели бы на них льду, на кулачных боях. Один наш присучальщик трех литейщиков с Александровского завода укладывает! И с соглядатаями задержек не будет. Работают прядильщики семьями, так мы к этому промыслу их баб с детями пристроим. Ни один из злодеев не заподозрит наших людей. А охранять они вас, Ваше Высочество, будут люто. Зубами порвут, и сабель не понадобится.
— И как же прикажете их называть, отче? — спросил Владимир Александрович.
— Белой сотней, Ваше Высочество, ибо Царь наш Белый…
— И горячка тоже белая, — жалобно проблеял корнет.
— Как ваша фамилия, вьюноша? — строго спросил священник.
— Корнет Митя Борхвардт.
— Из немцев, что ли? Травить ваше племя надо, как крыс… Это вы революцию жидам выдумали…
— Я же нет… я не выдумывал… — жалобно сказал Борхвардт. — Я дежурным по полку был первый раз. Как вдруг революция, бомбы, жиды, собаки!
— Ваше Высочество! — сказал отец Серафим. — А что, если заговорщики вас отравить надумали? Вы бы этого немца пищу бы пробовать пристроили. Может, для этого сгодится…
— Да-да, Ваше Высочество, — поддержал батюшку Пистолькорс. — Самое дело для таких спортсмэнов!
Из правого глаза корнета Борхвардта выкатилась крупная слеза.
— Ну что вы, корнет, будьте мужчиной! — сказало его высочество. — Вопрос с моей охраной, как я понимаю, решен, и я могу спокойно положиться в этом деле на капитана Сеньчукова с отцом Серафимом. Господ офицеров прошу проследовать в столовую, а вы, корнет, идите на кухню и отведайте блюд, для нас предназначенных. Пойдемте с нами, батюшка, благословите трапезу.