Три легенды
Шрифт:
А на задворки, туда, куда ведьма выбрасывала рыбьи потроха и головы, повадился ходить молодой медведь. Он совершенно не боялся запаха дыма и не обращал внимания на ведьму, позволяя ей подходить совсем близко. Видимо, он как-то понимал, что это благодаря ей у него есть такая вкусная пища.
Впервые за много лет ведьма была почти счастлива.
Только домовой несколько портил общую картину. Он постоянно ворчал, был хмур и при каждом удобном случае выражал свое недовольство этим зверинцем. Впрочем, ведьма была уверена, что сердит он не на животных, а только на нее одну.
– А
– Что было, то и ел, – отозвался домовой. Его рот был набит, и потому говорил он не очень внятно. – Пироги, бывало, ел. Блины. Кашу. Би много чего готовила.
– Нет, я имею в виду, когда ты был один.
– Знамо чего! Ты думаешь я и прокормить себя не могу? Еще как!
– Что? Неужели сам себе готовил?
– Зачем? Тут и без того полно еды.
– Да ну?
– Только ты это есть не будешь.
– И что это за еда?
– Разная. Мухи, пауки, тараканы. Очень вкусные червяки, которые в бревнах живут, но их выковыривать надо. А еще плесень и грибы в подполье.
Ведьма сморщилась:
– Фу!.. И ты действительно это ел?
– Нормальная еда. Вон посмотри на своих зверушек, думаешь, чем они питаются?
– Но они же животные.
– Да и я не человек.
– Но, ведь, и не зверь.
– Я Хозяин, – сказал домовой, – а ты ведьма. Я же не учу тебя, как лечить зверей? Вот и ты не указывай, что мне есть.
Ведьма подняла руки, показывая, что сдается. И объявила:
– Я завтра ухожу.
Домовой фыркнул:
– Ты каждый день собираешься.
– Я уже сложила все вещи. Увязала припасы. Теперь уже точно… Завтра утром я уйду.
Хозяин исподлобья глянул на нее:
– Ты ведь ищешь Вигора? Я угадал?
– Да.
– Я не спрашиваю, зачем он тебе. Не хочу этого знать, но мне кажется, что ты желаешь ему зла…
Ведьма промолчала. Домовой продолжал:
– Не могу сказать, что я его любил. Он не походил на остальных людей… Возможно, в своей жизни он сделал что-то плохое. Возможно, у тебя есть причины его преследовать… – Домовой надолго задумался, отвернулся к окну, пустым взглядом высматривая за стеклом что-то невообразимо далекое. Ведьма невольно посмотрела туда же – все как обычно: и лес, обступивший проплешину на вершине холма, и бескрайнее небо с бледным пятном солнца, просвечивающим сквозь размытые облака, и бритвенно острая линия горизонта…
Домовой встрепенулся и сказал:
– Но он плакал… Урс не плакал, и Кречет не плакал… Только Вигор… Он плакал, а это значит…
Ведьма вдруг испугалась, что домовой сейчас скажет нечто такое, что она после этих слов просто не сможет идти за ненавистным колдуном. А если и сможет, то у нее не хватит ненависти, чтоб наложить проклятье. Она не сумеет. Да и не захочет она уже делать этого. Простит ему все. И деревню. И Тауру…
Простит!..
Ведьме показалось, что пол уходит из-под ног, и она ужаснулась, отпрыгнула от Хозяина, словно от ядовитого насекомого, закрыла ладонями уши и закричала, срываясь на визг:
– Нет! Замолчи! Нет! Он убийца! Убийца!
Домовой вздрогнул. Умолк. Слез со стула. Устало ссутилившись,
А ведьма, скрипя зубами, все повторяла свое заклинание:
– Убийца! Убийца! Убийца!..
Но было еще одно слово. Мешающее, неудобное. Слово это засело где-то в глубинах черепа, раздулось, укрепилось и его никак было не вытрясти, не вышвырнуть…
Плачущий.
Страшное слово.
Плачущий убийца.
Так не бывает…
Домовой больше не показывался. Возможно его напугал срыв ведьмы, а, быть может, он просто обиделся.
Ведьма еще раз проверила свою одежду, прощупала все карманы. Развязала туго набитый узел, повторно прикинула, надолго ли хватит заготовленного провианта. Прошлась по комнате, зачем-то заглядывая во все углы, касаясь руками стен, окон, мебели. Едва не запнувшись о разлегшегося на крыльце барсука, вышла на улицу.
Завтра…
Ночной лес не желал засыпать. Трепетали, шушукались осины, шуршала сухая трава, кругом что-то негромко потрескивало, дышало, шелестело, с глухим стуком падали на землю перезревшие яблоки. Казалось, что если как следует прислушаться, то можно разобрать слова, услышать нечеловеческий говор…
В недалеком овраге натужно квакала одинокая лягушка. Едва слышно журчала река на далекой бобровой плотине. Жутковато угукал филин. И совсем рядом фыркало в траве чем-то недовольное ежовое семейство.
Ведьма присела на ступеньку крыльца, закрыла глаза. В руку ей ткнулся холодным носом барсук, и она рассеяно погладила его по плоской спине.
Последний вечер…
Примерно через час ведьма вернулась в теплый дом.
Она залезла в кровать и долго не могла уснуть.
Ей было жалко оставлять поправившегося отъевшегося барсука, и шуструю белочку, и ежиху с чуть подросшими ежатами, и медведя… И дом, и Хозяина…
Но она должна идти.
Слишком много времени потеряно. И об этом она тоже сожалела.
А еще она жалела себя.
Ночью скрипнула незапертая дверь.
Ведьма услышала, проснулась.
Барсук, ежи, Хозяин?
Пахло кровью.
Она приподнялась на локте, таращясь в темь. Спросила неуверенно:
– Хозяин?
Пришло неясное видение – хищник на пороге.
Медведь?
Сверкнули зеленью два глаза. Пропали.
Почудилось?
– Эй? – тихо окликнула ведьма. Она протянула вперед руку, прошептала нужные слова, попыталась почуять…
Боль, кровь, рана. Слабость. Холод. Последняя надежда.
Хищник. Но опасности нет.
– Кто там? – спросила ведьма и спустила ноги на пол. Осторожно она пошла к двери. Тянуло сквозняком – значит, дверь неприкрыта.
На пороге…
Тело!
…что-то темное.
Вновь сверкнули два глаза.
Ведьма остановилась, не решаясь приблизиться.
– Эй!
В ответ раздался слабый скулеж, словно ребенок захныкал. И у ведьмы захолонуло сердце, она качнулась, шагнула вперед, наклонилась к живому существу, молящему о помощи.