Три лилии Бурбонов
Шрифт:
– Месье, сын мой, – написала ему Генриетта Мария, – я очень рада, что слух оказался ложным…Слухи всегда преувеличены, и мы верим в то, чего боимся. Однако нет ничего совершенно неразумного в том, что я должна просить Вас быть осторожнее, чем Вы есть на самом деле. Хотя я не сомневаюсь, что Бог хранит Вас до лучших времён, всё же Вам не нужно искушать Его и следует позаботиться о себе. В моих молитвах тоже не будет недостатка, если они чего-то стоят.
В течение лета и осени она снова испытала страдания, уже от болезни, и была вынуждена извиниться перед сестрой за своё молчание. В сентябре Генриетта Мария опправилась на курорт в Бурбонне, по словам придворного поэта, вместе «с юной принцессой, чья красота сияла рядом с ней, как ангел-хранитель». Однако
В разгар той особенно суровой зимы в Шайо прибыла Луиза Пфальцская, племянница Генриетты Марии по мужу, сбежавшая из дома. Сначала она нашла убежище в моначтыре кармелиток в Антверпене, где её посетили Карл, принцесса Оранская и герцог Йоркский, которые умоляли её вернуться к матери, Елизавете Богемской. На что Луиза ответила:
– Мне очень жаль, что мой побег вызвал недовольство моей матушки, но я довольна переменой в своей жизни.
Когда же в бывшей комнате Луизы было обнаружено письмо её брата Эдварда, ранее перешедшего в католичество и проживающего в Париже, Елизавета Богемская сардонически заметила:
– Я была уверена, что это сделали дьявол и мой сын!
Тем временем Эдвард стал готовить почву для переезда сестры во Францию. Принц встретил Луизу в Руане и привёз в Шайо, где по приказу Генриетты Марии ей выделили комнату. Все ожидали, что она примет постриг в монастыре, основанном её тётей, но дальновидная настоятельница, сестра Анжелика, противилась этому. Впрочем, у самой принцессы тоже не было призвания к монашеству. Она просто осознала, что в тридцать шесть лет уже вряд ли выйдет замуж, к тому же, ей надоела нищета. В конце концов, она перебралась к цистерианкам в Мобюиссон близ Понтуаза, которые позже сделали её настоятельницей. Здесь у неё было достаточно времени, чтобы отдаться своей страсти к живописи. Она выполнила овальную картину «Успение Богоматери» и подарила её своей доброй тётушке. Причём Генриетта Мария так высоко оценила труды новообращённой, что отвела этому произведению почётное место над камином в своей спальне в Коломбе по соседству с «Успением Пресвятой Богородицы» Тициана. Принцесса-художница же, вовсю наслаждавшаяся существованием богатой сельской аристократки и никогда не разговаривавшая со своими монахинями, кроме как для отдачи приказов, дожила до восьмидесяти восьми лет.
Это отнюдь не улучшило отношения Генриетты Марии с Елизаветой Богемской, которой и без того не нравилось то, что из-за невестки она потеряла своё положение «вдовы Европы». Тем не менее, в следующем году более ценимая ею дружба тоже оказалась под угрозой. После достижения Людовиком ХIV совершеннолетия при французском дворе стало гораздо веселее и, к великой её радости, в течение суровой зимы Генриетта Анна три раза была приглашена на празднества. Тётка, принцесса Оранская, взяла её с собой на банкет к канцлеру, где Мазарини неожиданно пригласил Минетту на званый ужин. Другими гостями там были король, Анна Австрийская, герцог Анжуйский и Анна Мария Луиза Орлеанская. Однако перед своим ужином кардинал отвёл Великую мадемуазель в сторону и спросил:
– Правда ли, что Вы, мадам, вышли из комнаты после банкета у канцлера раньше дочери короля Англии?
Крутившийся рядом герцог Анжуйский бросился на её защиту:
– А если она и сделала это, то разве не была права? Почему люди, которые принимают от нас свой хлеб, должны иметь преимущество перед нами? Если они недовольны таким обращением, пусть идут ещё куда-нибудь.
Об этой истории со слезами на глазах рассказала матери Генриетта Анна.
Тем не менее, Анна Австрийская отругала своего младшего сына за отсутствие у него рыцарских чувств, а Великая мадемуазель, которая не хотела пропустить праздник у Мазарини, поспешила объяснить ему, что, поскольку канцлер её родственник, то она и вела себя у него по-домашнему, без церемоний.
Праздник у Мазарини был действительно великолепный. Поскольку он припал на воскресенье Великого поста, на нём подали ошеломляющее количество рыбных блюд. После трапезы состоялись танцы, а вечером хозяин повёл членов королевской семьи наверх в галерею, где было выставлено «всё красивое родом из Китая».
– Эти сокровища оказались призами для лотереи, – с восторгом писала Анна Мария Луиза Орлеанская, – пустых билетов не было, поэтому каждый гость получил подарок. Одному удачливому лейтенанту королевской гвардии достался первый приз – бриллиант стоимостью четыре тысячи экю.
В масленичный понедельник Анна Австрийская давала бал-маскарад и Кристина Шведская, в последний раз посетившая Париж, прислала записку, что если ей не дадут преимущество перед королевой Англии, то она не придёт. Однако регентша снова проявила твёрдость:
– Королева Англии и так несчастна в этом мире, а это её единственная возможность раз в год вывезти свою дочь на бал.
Так что Кристине было предложено было или придти в маске, или вообще не появляться. Шведская королева явилась, одетая «по-богемски» и выглядела «невообразимо нелепо», устроив такое зрелище на балу, что присутствующим приходилось отворачиваться, чтобы скрыть улыбки. (Из-за того, что 10 сентября 1657 года, Кристина, заподозрив в измене своего обер-шталмейстера маркиза Мональдески, приказала убить его прямо в Оленьей галерее Фонтенбло, её попросили убраться из Франции).
Герцог Ангулемский переоделся светловолосой девушкой и его родственники нашли, что в этом наряде он поразительно походил на Великую мадемуазель. Вообще, у восемнадцатилетнего Филиппа были вьющиеся чёрные волосы и тёмно-голубые глаза. Если бы не узкий рот, он был бы очень красив. Кроме того, брат короля отличался чрезвычайным тщеславием. Мазарини, считая, что Мария Анна Луиза должна оказать на своего кузена влияние, как-то сказал ей:
– Королева и я в отаянии, видя, что он не заботится ни о чём, кроме нарядов, и одевается как девушка. Он не занимается физическими упражнениями и слишком изнежен, что совершенно не подабает молодому человеку в его возрасте. Мы с королевой страстно желаем, чтобы он попросил разрешения вступить в армию.
Вскоре Людовик ХIV со всем двором отправился к своим войскам в Мардик на север Франции и подхватил лихорадку. Пока король болел, герцог Анжуйский старался держаться возле юбки матери, «как ребёнок». Также он прогуливался с придворными дамами по морскому берегу и брызгал на них водой, и покупал в городских лавках ткани и ленты. Несмотря на соперничество с братом, Филипп испытал явное облегчение, когда тот, наконец, выздоровел. Залитое слезами лицо восемнадцатилетней Марии Манчини, ещё одной племянницы Мазарини, было первое, что увидел Людовик, придя в сознание. К этому времени Анна Австрийская уже озаботилась тем, чтобы выдать замуж её старшую сестру Олимпию, ту самую красавицу, с которой король хотел открыть бал вместо Генриетты Анны. А теперь он страстно влюбился в Марию Манчини, которая ни о чём другом, кроме брака с Людовиком, не думала. Однако кардинал, не забывший, как граждане Парижа однажды повесили его чучело на перекрёстке дорог, не хотел ничео слышать об этом. Поэтому для короля стали срочно подыскивать невесту.
Анна Австрийская долго уверяла золовку, что если её сын не сможет жениться на инфанте, ни одна невестка для неё не будет более желанной, чем очаровательная Минетта. Но Генриетте Анне не было ещё четырнадцати, и Мазарини обратил свой взор на другую кузину короля, Маргариту Виоланту Савойскую. Её мать Кристина была единственным членом семьи, с которым у Генриетты Марии никогда не было никаких разногласий. В течение нескольких месяцев дружба двух ещё оставшихся в живых дочерей Генриха IV висела на волоске. Если до того английская королева в письмах постоянно говорила о своей предстоящей поездке из Бурбонне в Шамбери, чтобы увидеться со своей «дорогой сестрой», то летом 1658 года она стала одним из немногих выдающихся людей во Франции, кто не отправился в Лион на встречу с регентшей Савойи и её дочерью. Приехав на воды необычно рано, Генриетта Мария благополучно вернулась назад прежде, чем её сестра покинула Турин.