Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Бывшие апартаменты Генриетты Марии были великолепно переоборудованы, отделаны и освещены заново к её возвращению, но, к огорчению её фрейлин, как только она оказалась в них одна, то сразу упала в обморок. А после того, как пришла в себя, то причитая и заламывая руки, объявила себя «королевой неверных». Вдове было невыносимо смотреть из окна на Вестминстер-холл, где её мужу предъявили обвинение, и на Банкетный зал, перед которым пролилась его кровь. Снаружи продолжали весело звонить колокола, но первый её комментарий был таков:
– Руины и запустение окружают меня.
Дамы и офицеры её двора, в свой черёд, высказали своё мнение:
– Пребывание королевы в Англии не будет долгим.
Придворные же Карла II надеялись на то же самое. Хотя окрестности дворца были ярко освещены,
– То, что она не проехала через город, было одной из главных причин, почему не было выражено никакой радости, поскольку многие едва ли знали, что она была в тот вечер в Уайтхолле.
Тем не менее, через два часа после своего прибытия Генриетта Мария вместе с дочерью посетила некоего мистера Элиаса Эшмоула, близкого друга её придворного врача-католика Кейдмана, широко известного как антиквар, астролог и алхимик. Но по поводу чего она консультировалось с этим персонажем, осталось тайной.
На следующее утро королева-мать уже настолько пришла в себя, что смогла дать аудиенцию тайным советникам своего сына, которые в полном составе прибыли к ней, чтобы выразить ей благодарность в связи с её возвращением. Хотя из возглавил лорд-канцлер Хайд, Генриетта Мария встретила их с весёлым выражением лица. Герцог Йоркский вёл себя так, как она хотела, отказываясь приближаться к своей жене и новорожденному ребёнку. В тот же вечер её гостиная была наполнена гостями, восхищёнными её памятью на имена и лица, а также расспросами об их семьях и трудностях. Весь Лондон также жаждал увидеть Минетту, но это хрупкое создание несколько дней не покидало своей комнаты, «утомлённое путешествием». Только французскому послу, графу Суассону, было позволено увидеть принцессу «в каком бы состоянии она ни была». Король Карл II лично проводил его в комнату будущей Мадам, где она играла в карты со своей сестрой принцессой Оранской и братом герцогом Йоркским. Минетта была в широкополой шляпе и с разноцветной индийской шалью на плечах. Один придворный из свиты посла написал Мазарини:
– Монсеньор сказал, что никогда она не казалась ему, даже полностью одетая, такой красивой, как в тот день. Я помню, как однажды он вёл её по Вашей галерее, и я сказал ему, что она так прелестна, как будто является его ангелом-хранителем, но даже тогда у меня не было таких оснований восхищаться ею…
Леди Дерби тоже называла Минетту не иначе, как «наша очаровательная принцесса». Что же касается внешности самой Генриетты Марии, то Сэмюэл Пипс, секретарь Адмиралтейства, описывал её как «очень маленькую обыкновенную старушку и ничто… не отличало её от других простых женщин». Время приближалось к Рождеству и всё, казалось, складывалось хорошо для обеих Генриетт. Палата общин поздравила принцессу с предстоящим браком и преподнесла ей подарок в размере 10 000 фунтов. В очаровательном благодарственном письме та ответила:
– Хотя я не могу хорошо говорить по-английски, у меня английское сердце.
Приданое Минетты долно было составить 40 000 фунтов. А её матери в качестве компенсации за её разорённые и опустошённые земли предложили 30 000 фунтов в год, к которым её сын-король добавил ещё пенсию в размере 30 000 фунтов из казны.
Генриетта Анна, у которой никогда не было столько денег, начала получать удовольствие от азартных игр. В то же время герцог Бекингем, ранее бывший поклонником принцессы Оранской, теперь перенёс своё внимание на её младшую сестру. В Лондон прибыл курьер от императора Леопольда и граф де Суассон как-то услышал слова принца Руперта о том, что его кузине следует найти более достойную партию, чем та, что была предложена ей во Франции. Узнав об этом, Месье даже перестал спать по ночам. Однако Карл II не собирался нарушать договорённость о браке своей младшей сестры с Филиппом, который был провозглашён герцогом Орлеанским.
Тем не менее, королева-мать не была счастлива.
– Иногда, когда вокруг неё всё было ярко, - пишет Генриетта Хейнс, - её можно было найти в каком-нибудь уединённом уголке, где с глазами, полными слёз, она предавалась размышлениям о счастливых днях прошлого и думала о том, для кого её воля была законом.
В середине декабря заболела принцесса Оранская, а следом за ней – и герцог Йоркский. Мэри чувствовал недомогание с тех пор, как приехала в Англию, и с грустью решила, что местный климат ей не походит. К тому же, её пребывание на родине было омрачено мыслями о том, что её брат, герцог Йоркский, женился на одной из её фрейлин. Между тем самому Джеймсу, как натуре протворечивой, вскоре надоела враждебность его матери и сестры по отношению к женщине, в которую он был страстно влюблён. Хотя росказни его друзей о неверности Анны Хайд запали ему в душу. За пять дней до Рождества английский двор был встревожен известием о том, что Мэри и Джеймс заразились оспой.
Поспешно отправив младшую дочь в Сент-Джеймс, Генриетта Мария решила навестить своих больных детей, что было отрицательно воспринято врачами, опасавшимися, что королева-мать своей попыткой склонить их к своей религии только ухудшит их состояние. На следующий день состояние принцессы Оранской улучшилось и было решено повторно пустить ей кровь, поскольку многие связывали смерть герцога Глостерского с неспособностью эскулапов обескровить его в достаточном количестве. Однако Мэри скончалась в канун Рождества к ужасу её матери, не успевшей обратить дочь на смертном одре, как она намеревалась. Хорошенькой рыжеволосой вдове, тосковавшей по Парижу, было всего двадцать девять лет. В то же время в Голландии её смышлёный маленький сын «пережил её смерть острее, чем можно было ожидать от ребёнка такого возраста». Тело Мэри перевезли на барже в полуразрушенный Датский дом, бывшую резиденцию её матери, где оно пролежало до 29 декабря. Её похороны в Вестминстерском аббатстве были частными, «но достаточно почётными», и даже её брат Джеймс встал с постели, чтобы присутствовать на них.
В своих последних муках Мэри «выразила своё недовольство» попыткой разлучить её брата с Анной Хайд, делом, в которое она сама «внесла слишком большой вклад». К огромному облегчению Джеймса, сэр Беркли отказался от своих прежних обвинений в адрес Анны, признавшись, что он и его друзья сочинили эту историю «из чистой преданности» герцогу, который, как они считали, ищет предлог, чтобы избавиться от этого мезальянса. Воспользовавшись этим, герцог Йоркский сразу же отправил сообщение жене, «что скоро навестит её» и попросил её «позаботиться о своём сыне». После чего бросился с хорошими новостями к королю. Карл II был глубоко взволнован смертью Мэри, а так как он всегда благоволил к Хайдам и считал своего брата дураком, то согласился официально принять при своём дворе герцога и герцогиню Йоркских. По мнению короля, сильный характер Анны должен был оказать положительное влияние на безвольного Джеймса.
– Раз ты заварил, значит, должен и выпить! – сказал Карл брату.
После чего приказал леди Ормонд, леди Сандерленд и другим дамам присутствовать в покоях герцогини Йоркской при родах возможного наследника престола. Тем не менее, он понимал, что заставить мать сделать то же самое будет непросто. Действительно, Генриетта Мария заявила Джеймсу:
– Если Вы приведёте эту женщину в Уайтхолл через одну дверь, я выйду из него через другую и никогда больше туда не войду.
С гневом и презрением она увидела, как все те, кто аплодировал её решению расторгнуть этот брак, теперь бросились поздравлять Хайдов. Даже Шарлотта де Тремуйль написала в Париж своей невестке, чтобы та купила куклу «самую красивую, какя только может быть». Эта французская игрушка предназначалась для внука Хайда. Но Генриетта Мария никого не хотела слушать. Вскоре было объявлено о возвращении королевы-матери во Францию в связи с состоянием её здоровья и замужеством её дочери.
Однако накануне её отъезда произошло неожиданное событие: аббат Монтегю, посетив лорда-канцлера, сообщил, что его госпожа хочет стать ему «хорошим другом» и желает помириться с его дочерью, всё ещё жившей под крышей отчего дома. Когда ошеломлённый Хайд поинтересвоался о причине такой перемены в поведении королевы-матери, учтивый аббат ответил:
– Поскольку Её Величество не видит выхода из ситуации с женитьбой сына, она решила сделать всё возможное, чтобы помириться с ним и молит Бога благословить его и сделать счастливым.