Три лилии Бурбонов
Шрифт:
– Я надеюсь, что между нами всеми будет хорошее взаимопонимание, несмотря на все горячие головы, которые способны только на то, чтобы настроить королеву против Вас и меня.
О герцоге Глостерском же не было сказано ни слова.
Тем временем, хотя Франция готовилась к подписанию договора с Кромвелем, добросердечная Анна Австрийская пожалела свою золовку и решила сделать ей подарок. Бесполезно было бы посылать что-либо для личного пользования женщине, задрапировавшей свои покои чёрным бархатом, поэтому регентша прислала рулон серебряной ткани принцессе Генриетте Анне вместе с приглашением на бал в Лувре. Людовику ХIV уже исполнилось семнадцать лет и, хотя власть всё ещё оставалась в руках Мазарини, молодой король уже проявил себя как галантный кавалер. Поэтому Генриетта Мария надеялась увидеть свою младшую дочь королевой Франции. Семейное мероприятие, «устроенное только
Наступил великий вечер, который обещал быть прекрасным. В знак того, что празднество было неформальным, хозяйка была в неглиже и в одном из будуарных чепцов. Общество было чрезвычайно избранным, но присутствовало достаточно молодых людей, чтобы составить Большую кадриль для молодого короля, появившегося в прекрасном расположении духа. Наконец, заиграла музыка для первого танца и Людовик ХIV направился в сторону Олимпии Манчини, старшей из присутствующих незамужних племянниц кардинала Мазарини. Тогда, поднявшись со своего кресла, Анна Австрийская последовала за ним и, отстранив его партнёршу, разъярённым шёпотом приказала старшему сыну открыть бал со своей главной гостьей.
– Я не интересуюсь маленькими девочками! – стал было отнекиваться король.
Тем не менее, регентше удалось настоять на своём. Но когда Людовик приблизился к Генриетте Анне и её матери, последняя гордо заявила:
– Моя дочь не может принять участие в танцах. Она повредила ногу!
– Если принцесса не сможет танцевать сегодня вечером, то и мой сын не сможет! – отрубила регентша, в то время как её сын прожёг своих бедных родственниц пронзительным взглядом.
В конце концов, съёжившаяся Минетта была вынуждена протянуть ему руку. Исполнив с ней несколько па, король дулся весь оставшийся вечер. Людовик пренебрежительно называл свою кузину «святой невинностью» и «святыми мощами», тогда как сама Генриетта Анна втайне была в него влюблена и очень грустила от сознания своего несовершенства. Разумеется, идею их брака не поддерживали ни Анна Австрийская, ни Мазарини. Власть Кромвеля в Англии казалась незыблемой, вероятность того, что Карл II когда-нибудь вернёт корону, была очень мала. И Генриетта Анна считалась совершенно бесперспективной невестой для одного из самых влиятельных в Европе монархов. Это понимали все, кроме Генриетты Марии, продолжавшей предаваться бессмысленным мечтаниям.
Декабрьским вечером 1655 года она увидела из окон Пале-Рояля иллюминацию в честь заключения договора в Англией. Схватив перо, вдова тотчас написала старшему сыну, что костры, которые жгли в честь этого события горожане, были неважным зрелищем. И, действительно, многие добропорядочные граждане Парижа отказались делать это. Но когда французы пытались утешить её прнебрежительными отзывами об Англии и обо всём английском, Генриетта Мария с достоинством ответила:
– Королевство моего сына – самое прекрасное место на свете, населённое храбрыми, щедрыми и добродушными людьми. Трудности же, которые я там перенесла, были вызваны тем, что власть захватила горстка отчаявшихся фанатиков, по которым ни в коем случае нельзя судить об остальных англичанах.
Мазарини, озабоченный тем, чтобы сохранить ирландских наёмников на французской службе, договорился с лордом-протектором, что Джеймсу Стюарту будет поручено командование под началом герцога Моденского над французскими и союзными войсками в Пьемонте. Но Карл отказывался дать разрешение на это своему брату. Зато, заняв достаточно денег у своей сестры Мэри, чтобы отправить посольство в Испанию, он неохотно согласился, чтобы она приняла приглашение матери посетить Париж.
Отсутствие уважения Генриетты Марии к желаниям старшего сына привело к новым недоразумениям между ними, которые попытался уладить Джермин. Так, он сделал всё возможное, чтобы объяснить королю поведение его матери:
– Вы не должны судить о привязанности королевы ни по её стилю, ни по её словам; ибо они иногда выдают её мысли и обладают резкостью, которую в глубине души она не испытывает. И я действительно верю, что Вы можете рассчитывать не только на её привязанность, которую ничто не может поколебать, но также на всю её нежность и доброту, которые только можно вообразить…
В своём собственном письме под той же датой Генриетта Мария пожелала старшему сыну, чтобы Новый год был «для тебя счастливее, чем те, что прошли, и таким, какого ты мог бы пожелать». И приложила к своему письму его гороскоп, составленный «неким джентльменом», правда, предупредив, что «нельзя слишком доверять таким вещам».
Более утешительным, чем предсказание прорицателя, была для Генриетты Мария перспектива встречи со старшей дочерью. Правда, все, кроме английской королевы и вдовствующей принцессы Оранской, сочли визит последней весьма несвоевременным. Тем не менее, её мать надеялась, что несколько недель в Шайо сотворят чудо с молодой вдовой-протестанткой. К тому же, ей взбрело в голову, «что Людовик, возможно, склонен к браку с её старшей дочерью».
В то время как Мэри, чувствовавшая себя не слишком хорошо, лелеяла надежду, что Париж восстановит её бодрость духа. Правда, её тётя, Елизавета Богемская, считала, что принцессе Оранской просто нужно побольше двигаться и предлагала её в качестве лекарства заняться распиливанием дров. Мудро решив отложить покупу новых платьев до того, как она доберётся до столицы моды, Мэри занялась выбором драгоценных камней, чтобы произвести впечатление на французов, ибо амстердамские евреи по-прежнему считались обладателями лучших украшений в Европе. Хотя ради этого ей пришлось сократить расходы на несколько лет вперёд и заложить кое-какое имущество, которым она распоряжалась в каестве опекунши своего маленького сына.
– Какой бы ни была цена, результат был удовлетворительный, – полагает Карола Оман.
– Мэри, – продолжает писательница, – с её цветом лица слоновой кости, каштановыми кудрями и живыми карими глазами, была готова быть очарована всем и очаровывать всех.
Прибытие в январе 1656 года двадцатипятилетней принцессы Оранской привлекло в Пале-Рояль столько посетителей, что Генриетта Мария объявила себя «полумёртвой» и ошибочно предположила, что её старшая дочь в такой же степени «устала от визитов с утра до ночи». Фрнацузы полагали, что Мэри собиралась очаровать их короля. На самом же деле, у принцессы не было намерения ни снова выходить замуж, ни отказываться от своей религии. Она приехала в Париж, чтобы повеселиться. Часы, проведённые с матерью в Шайо, действовали на неё «не больше, чем вода на спину утки». Желая показать собственную независимость, она привезла с собой Анну Хайд в надежде, что личное знакомство со столь очаровательной девушкой поможет преодолеть предубеждение Генриетты Марии против главного советника Карла. Однако Анна, унаследовавшая от отца лишь толику ума, не произвела впечатление на вдову, зато своими томными голубыми глазами и хорошо развитой грудью сразила наповал герцога Йоркского.
Великая мадемуазель, узнав об отсутствии со стороны Людовика ХIV какого-либо интереса к гостье, с удовольствием отметила:
– Я полагаю, что он даже не заговорил с ней!
Тем не менее, французские родственники встретили Мэри в полмиле от столицы и развлекали её по-королевски. Поскольку Анна Австрийская считала, что вдовам неприлично танцевать, принцессе Оранской пришлось остаться зрительницей на балу, данном в её честь герцогом Анжуйским. Но она не слишком об этом сожалела, так как сомневалась в том, что могла бы с честью выступить перед светской публикой. Людовик ХIV открыл бал с её младшей сестрой, «которая выглядела как ангел и танцевала так прекрасно, что на неё посыпались тысячи благословений». Регентша также дала бал в честь Мэри, а король пригласил её на комедию, за которой последовал классический балет. Банкет же, устроенный канцлером Сегье, превзошёл все её ожидания. Зал, где обедал двор, был освещён тысячей свечей и увешан зеркалами, триста факелов освещали галерею, ведущую в бальный зал, и в тот момент, когда заиграли скрипки, каждый кавалер вручил своей партнёрше маленькую корзинку, украшенную лентами и наполненную сладостями и редкими фруктами.
Джермин, дополняя отчёт своей госпожи о визите Мэри, сообщил Карлу, что принцесса была вполне на своём месте и сделала всё, чтобы восстановить доверие между матерью и братом.
– Что касается меня, то если бы я был полезен в этом деле, то это было бы величайшим счастьем, которое могло выпасть на мою долю, - заключил он.
В письме самой Мэри к голландскому министру сквозит простительная гордость за оказанный ей приём. Она была так перегружена визитами, что у неё не было времени писать. Никогда в жизни ей не оказывали столько любезностей. Мать относилась к ней со всей возможной дружбой и заботой – большей, чем она заслуживала, но им ещё ни разу не удалось погвоорить наедине из-за нехватки времени. Далее Мэри приводит подробности своих расходов: она сама купила дрова и свечи, но так как Джермин пожелал, чтобы её слуги не ели в доме, им пришлось заплатить. Поэтому старшая дочь Генриетты Марии была уверена, что наличных денег ей не хватит.