Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Врачи вернулись в Париж, а Генриетта Мария – к своему обычному образу жизни. Правда, спустя два дня она имела долгую беседу со своим духовником, сообщив ему, что привела в порядок все свои мирские дела и хочет принять на следующий день Причастие. Также вдова добавила, что её сын-король пообещал после смерти матери выдать её слугам жалованье на два года вперёд кроме того, что им полагалось по её завещанию. В тот вечер за ужином у неё было прекрасное настроение и старые слуги с удовлетворением отметили, что их любимая хозяйка хорошо выглядит и снова смеётся. В десять часов она отправилась спать и все в Коломбе с лёгким сердцем разошлись по своим спальням.
Через полчаса Генриетта Мария проснулась. Днём она могла казаться весёлой и обманывать окружающих, однако ночью перехитрить себя было невозможно. Её мысли вернулись к консилиуму: вдова была рада, что врачи не обнаружили у неё ничего серёзного, ведь она ещё была нужна своим детям, особенно дочери. Если бы только не бессонница…Королева-мать подумала о «зёрнах», которые вчера всё-таки прислал ей Валло. Врачи говорили, что опиум очень полезен для сердца и нервов. Спустя некоторое время Генриетта Мария разбудила даму, спавшую в её комнате, и попросила передать Дюкену, что готова принять новое лекарство. Когда ей принесли «зёрна» в яичном белке, она, преодолев отвращение, проглотила их. Тем временем Дюкен опустился в кресло возле второй кровати, собираясь оставаться там, пока его госпожа не уснёт. Впрочем, как и обещал Валло, ему не пришлось долго ждать.
– Вскоре она заснула, - написал позже граф Сент-Олбанс Карлу II, - и, он, сидя рядом с ней, видя, что она слишком крепко спит, а её пульс участился, попытался всеми доступными средствами разбудить её и привести в чувство, но не смог добиться ни того, ни другого…Таким образом, она продержалась до трёх или более часов, а затем умерла.
Одна из придворных дам поспешила позвать священников и других врачей.
– Мы пришли первыми, - говорит отец Киприан, - вскоре за нами последовали врачи.
Перебивая друг друга, они попытались заговорить с Генриеттой Марией:
– Мы умоляли её подать какой-нибудь знак, что она нас слышит.
Но ответа не последовало. Тем не менее, врачи считали, что королева-мать ещё жива и вскоре придёт в сознание. Увы, этого не произошло: доза опиума, принятая вдовой, оказалась смертельной. Современники возлагали вину за её смерть на королевского врача Валло.
В шесть часов утра 10 сентября 1669 года к дверям замка Коломб с грохотом подъехала карета, потревожив Сент-Олбанса, разбиравшего бумаги своей госпожи. Оказалось, что этим ранним гостем был Монсеньор, который был глубоко взволнован тем, что прибыл слишком поздно: его любимая тёща мирно скончалась в три или четыре часа утра. Узнав, что мажордом не смог найти завещания вдовы, герцог Орлеанский сообщил, что имел в Сен-Жермене разговор с королём, своим братом:
– Его Величество сказал, что пришлёт несколько офицеров забрать имущество покойной королевы Англии.
Филипп знал, что согласно французским законам, при отсутствии завещания наследство получали те из детей покойного, которые проживали в стране. Поэтому полагал, что его жена является единственной законной наследницей Генриетты Марии.
– Но это могло бы оскорбить нашего государя…, - осторожно возразил Джермин.
– Это всё плод Ваших фантазий! – нетерпеливо возразил Монсеньор. – И в этом решении нет ничего, на что ваш король мог бы пожаловаться!
В тот же день Сент-Олбанс сообщил Карлу II о смерти его матери. Однако, возможно, от волнения, он забыл поставить об этом сразу в известность английского посла. По поводу чего Ральф Монтегю, недолюбливавший графа Сент-Олбанса, заявил, что тот нарочно держал его в неведении, чтобы «в доме не осталось серебряной ложки». Хотя, на мой взгляд, сразу отправив гонца к герцогу Орлеанскому, личный друг Генриетты Марии защитил себя от подобного обвинения.
В полдень действительно прибыли офицеры Людовика ХIV, которым Джермин повторил то, что сказал герцогу Орлеанскому и посоветовал вызвать английского посла. Но в этот момент в комнату вошёл его друг, аббат Монтегю, с письмом от Монсеньора, который требовал беспрекословного выполнения распоряжений королевских комиссаров. В конечном итоге, имущество покойной опечатали и выставили охрану.
На следующий день Сент-Олбанс отправил письмо графу Арлингтону, фавориту Карла II, по поводу похорон и завещания Генриетты Марии:
– …Королева, насколько мне известно, умерла, не оставив никакого завещания; и, следовательно, все её приближённые остаются полностью на милость Его Величества… если и есть какое-то завещание, то это может быть только то, которое она составила перед своим последним отъездом из Англии…но с тех пор потребовала его обратно... Если оно останется, это очень мало изменит настоящее дело. Я был знаком с ним; это было сделано только для того, чтобы оплатить некоторые долги, упомянутые в нём, а всё остальное предоставлено на усмотрение короля (Карла II)…
– …моё сердце не упрекает меня в том, что я не выполнил свой долг перед королевой при её жизни, и я не хотел бы быть также в долгу перед её памятью, - добавил в конце письма Джермин.
Интересно, что завещание Генриетты Марии, кажется, так и не было найдено. Документ мог уничтожить её фаворит. Но для этого у него должны были быть очень веские причины…
Великая мадемуазель прокомментировала смерть своей тёти всего лишь двумя фразами:
– Она почти постоянно болела. Они дали ей какие-то снотворные таблетки, которые оказались настолько сильными, что она больше не проснулась.
Однако дети Генриетты Марии были более чувствительны. Так, Минетта заливалась слезами при одном лишь упоминании своей матери до самой своей собственной кончины, наступившей спустя девять месяцев. А когда «неприятную весть» узнали Карл II и герцог Йоркский, то они немедленно оставили охоту в Нью-Форесте и вернулись в Хэмптон-Корт. В Англии был объявлен национальный траур, а поэты слагали стихи в честь покойной королевы-матери.
Во Франции тоже был большой траур по Генриетте Марии, не только потому, что она была лично любима, но и потому, что король и народ видели в ней не столько вдову короля Англии, сколько последнего выжившего ребенка горячо любимого Генриха IV. Высшие и низшие соперничали друг с другом в своем желании воздать ей почести.
Маленькое тело шестидесятилетней Генриетты Марии оставалось в той комнате, где она погрузилась в вечный сон в течение ночи и дня. Затем оно было забальзамировано и перенесено в зал, а после доставлено в Шайо. Там её сердце, помещённое в серебряный сосуд, отдали монахиням, среди которых вдова хотела провести свои последние дни. Людовик ХIV взял на себя все расходы по проведению траурных церемоний, завершившихся погребением его тётки рядом с её великим отцом в Сен-Дени.
Наследство Генриетты Марии было небольшим, и Ральф Монтегю полагал, что, когда долги будут выплачены, мало что останется, «кроме двух её домов в Коломбе, которые можно было продать за десять или двенадцать тысяч пистолей и которые наверняка, если бы она составила завещание, предназначались для передачи Мадам».