Три льва
Шрифт:
— Воды, — еле прошептали сухие бумажные губы оршанского князя. «Ангел» понял слова Кмитича, и к губам его прикоснулась чаша с прохладным чуть горьковатым пахучим питьем. Кмитич жадно выпил всю чашу и вновь, уронив голову во что-то мягкое, погрузился в нездоровый сон… Он шел по черному лесу в поисках папарать-кветки, шел, раздвигая густые кусты, но привычного матового света, льющегося меж листьев папоратника, не видел.
— Микола! — стал звать он старшего брата, идущего где-то сзади. Обернулся… Микола шел след в след и также остановился, выжидательно глядя на Кмитича-младшего. Странно. Это был вовсе и не Микола, а Боноллиус. В руке он держал факел.
— Бегите, пан канонир, — сказал Боноллиус, усмехаясь своими тонкими губами…
Кмитич вновь открыл глаза. На этот раз над ним никого не было,
Ему снились кошмары. То он вновь стоял на смоленских мурах возле пушки, то вновь поджигал порох в осажденном казаками минском замке, то его опять привязывали к кресту каратели Чернова…
Однажды, открыв глаза, он вновь увидел перед собой голубые глаза, но то было явно видение из сна — Елена Белова в своей партизанской волчьей шапке-маске. Шапка растворилась, остались одни глаза. Теперь это было уже знакомое лицо голубоглазой женщины в чадре и золотистой шапочке, и вновь приятная прохлада на голове, вновь утоляющее жажду горьковатое питье, правда, на этот раз густое, намного гуще, чем прежде. И Кмитич снова провалился в глубокий сон…
Кмитич проснулся. Голова больше не болела. Ум был ясен и чист. Князь помнил все, что с ним произошло — Каменец, Боноллиус, взрыв… «Где я? В госпитале?» — подумал Кмитич, вдыхая незнакомые пряные запахи, глядя на замысловатый лепной потолок с полумесяцами и звездами. «Неужто турецкие хоромы?» — испугался полковник и, медленно поднявшись, сел. Голова резко закружилась. Он застонал, немного посидел с опущенной головой… Огляделся. Кмитич находился в достаточно просторной комнате, где из мебели были лишь диваны вдоль стен и подушки. Рядом с диваном, на котором сидел Кмитич, стоял поднос с чашей пахучего густого напоя. Кмитич взял чашку и немного отпил. Густой отвар не понять чего… Кмитич оглядел себя. Облачен он был в темно-оранжевую парчовую, явно турецкого покроя одежду, расписанную темно-зеленым узором. На голове была плотная повязка. «Ранило в голову», — сообразил Кмитич, осторожно пробуя повязку рукой. Сухая… Ему стало все ясно — он в плену. Видимо, после взрыва всех, кто выжил, забрал визирь… Но кто выжил? Где Володыевский, где Потоцкий? Живы ли? Где Боноллиус? Успели ли уехать Михал с Мальгожатой? Все эти вопросы разрывали Кмитича. Встав было, он тут же ощутил слабость и со стоном опустился на диван. И никого вокруг, чтобы спросить. «А ведь на обычного пленного я как-то совсем не похож, — подумал Кмитич, — в самом деле, словно в гостях. Может, это и не турецкий плен вовсе? А женщина в чадре? Ничего не понимаю…»
Был день. Это Кмитич определил по маленьким зарешеченным окошкам, в которые посмотреть не было никакой возможности, разве что если собрать все диваны и навалить один на другой. Но слабость не позволяла даже мечтать заняться этим… Вдруг двери открылись, и в комнату вошли люди: два янычара, с широкими саблями, тут же вставшие по бокам двери, старичок с длинной седой бородкой и молодой парень. На старичке и парне были большие круглые белые тюрбаны, шаровары, туфли с закрученными вверх носками, чтобы не попирать носком обуви прах предков. Это были определенно турки. Парень оказался переводчиком. Он достаточно сносно говорил по-литвински, лишь с легким акцентом — звук «д» в его произношении не звенел, как у литвинов. «Сын какой-нибудь нашей невольницы, ни разу не бывавший на родине», — подумал Кмитич, внимательно взглянув на парня. Тот и в самом деле по внешности мог быть как турком, так и литвином, например, из Брестского воеводства, где черноволосых людей с карими глазами можно было часто встретить. Старичок оказался лекарем. Он внимательно осматривал и ощупывал Кмитича. Переводчик коротко переводил команды старичка и совершенно не реагировал на вопросы князя, который беспрестанно спрашивал:
— Скажите, где я? Что с моими товарищами?..
Вскоре старичок закончил осмотр, размотав повязку на голове Кмитича, мило улыбнулся в очередной раз и без всяких слов переводчика удалился. Ушли и янычары, все время визита стоявшие, как изваяния, у двери. Не успел Кмитич опомниться, как двери вновь распахнулись, и три девушки в чадрах принесли подносы с едой. На одном подносе был зажаренный фазан, украшенный перьями, на втором фрукты — виноград, хурма, персики, а на третьем — некое питье в кувшине. Поставив все это к ногам Кмитича, девушки поклонились и мелким шагом удалились, не сказав ни слова. Хотя что они могли сказать!
Кмитич, почувствовав изрядный голод — «И сколько же дней я не ел?», — набросился на еду, запив все душистым чаем, который ранее никогда не пил, считая чай, как считал и Михал, азиатской дурью. После сытного обеда полковник почувствовал себя гораздо лучше, вялость и усталость пропали… вновь появились три девушки и унесли пустые подносы, теперь перед Кмитичем поставили глубокое блюдо с водой для мытья рук…
«Что ж, со мной обходятся более чем благородно, — удивлялся оршанский князь, — но это и настораживает. Что-то тут все далеко не просто…»
День закончился. Больше никто не тревожил Кмитича, и он уснул, хотя сон долго не шел к оршанскому князю: слишком уж много мыслей толкалось в его голове.
Утром следующего дня девушки вновь принесли еду, только уже вместо жареного фазана была индейка, которую Кмитич едва одолел наполовину. Затем его отвели в ванную комнату. Ну а еще через час пришли янычары и дали понять, что Кмитичу нужно идти вместе с ними.
— Надеюсь, не на казнь, если уж меня так сытно кормили, — улыбнулся янычарам Кмитич, но те, похоже, не понимали русского языка: ни киевско-русинского, ни, тем более, литвинского.
Кмитича вели недалеко, по широкому арочному коридору, украшенному тонким орнаментом и чудной работы лепниной. Вскоре перед ним распахнулись широкие бирюзовые двери, и его, слегка подталкивая, ввели в наполненную ритмичной музыкой большую залу, богато украшенную расписными персидскими коврами. Вокруг курились благовония, в центре этого великолепия сидел человек в высоком белом не то тюрбане, не то шапке-колпаке с четками в руках. Две огромных темно-коричневых кисти торчали по краям его диковинного высоченного головного убора, а третья кисть, размером с половину лица самого человека, свисала у виска. Зеленый халат был отделан темным мехом. Две девушки, сидя по-турецки в углу залы, играли на арфе и бубне, а третья задавала ритм, хлопая в ладоши. Головы женщин, играющей на арфе и хлопавшей в ладоши, были покрыты платками, поверх которых были надеты колпаки, перевязанные лентами. У девушки, играющей на бубне, колпак отсутствовал, но голову покрывал белый платок. Перед человеком в огромном головном уборе танцевали еще три девушки с оголенными животами и закрытыми лицами. Они соблазнительно передергивали бедрами, мелко трясли животами, не останавливаясь в танце, глубоко приседали на корточки, тряся упругими круглыми ягодицами под цветастыми шароварами (у каждой шаровары были разного цвета: желтые, голубые, красные), выпрямлялись, вновь трясли животами, плавно, словно змеи, извивались их оголенные руки… Кмитич аж забыл, где он находится. С открытым ртом он смотрел на чарующий чудо-танец этих сказочных танцовщиц. Ничего более грациозного и соблазнительного он еще в своей жизни не видел. «Разве у нас такое где есть?» — думал ошарашенный полковник…
Он даже забыл про мужчину в центре, который медленно перевел взгляд с танцующих на Кмитича и тут же поднял руку. Музыка враз смолкла, танцовщицы замерли, Кмитич очнулся. Человек («Не иначе сам султан», — подумал Кмитич) сделал второй короткий жест — и музыкантши с танцовщицами удалились, приняв на бегу полусклоненную позу. Осталась лишь охрана — высокие янычары с огромными саблями — да уже знакомый молодой переводчик.
Человек в большой чалме с огромными кистями указал на место перед собой, и Кмитич прошел, сев напротив. Вторым жестом человек указал на разложенные по блюдам и вазонам фрукты и какие-то чисто турецкие сладости. «Интересно, он заговорит когда-нибудь?» — подумал Кмитич, кивнул в знак благодарности и взял с подноса яблоко.