Три мушкетера в Африке
Шрифт:
– Заткнись, павиан настырный, иначе велю тебя подвесить! И вы тоже убирайтесь вон! – Последняя фраза относилась к нам с Альфонсом.
Как в воду опущенные, брели мы по двору. Нет в Африке более издевательского наказания, чем лишение права переписки. Ведь ждешь вестей из большого мира, как манны небесной.
– Павианом обозвал!.. – скрежеща зубами, прорычал Хопкинс. – И с чего он на меня взъелся? – Наш друг шагал вперевалочку, такая походка сохранилась у него с тех времен, когда он служил матросом. В незавидной ситуации его, похоже, больше всего возмутило сравнение с обезьяной.
Альфонс
– Придется подвергнуть старину Потрэна принудительному лечению. Цепляться к нам по поводу и без повода превратилось у него в болезненную манию.
Тем временем мы добрались до штрафного барака и, как положено, доложили о себе в караулке. К стене были прислонены ружья, охранники явно скучали: кто сидел, кто растянулся на скамейках, двое резались в карты. Капрал делал какие-то записи, рядом на стуле лежало его личное оружие.
– Рядовые номер девять, двадцать один и семьдесят один явились для отбытия наказания.
– Здорово вы, ребята, загремели! – не без сочувствия произнес капрал.
– Чего он к вам привязался, Потрэн этот? – откликнулся второй караульный, для проформы ощупывая наши карманы.
Чурбан Хопкинс ненароком опрокинул стул, в результате чего личное оружие капрала, а также кое-какие бумаги и полевые карты очутились на полу. Мы бросились их подбирать…
– Ну, что ж… пошли!
И мы отправились вслед за надзирателем.
…В карцере уже сидел арестант – старик Левин. Мы знали, что он тут сидит, только лично никогда с ним не встречались. Когда нас перевели в этот форт, Левин уже был за решеткой.
Он служил рядовым десятый год и был хорошим солдатом, но время от времени как с цепи срывался. Прежде всего раздобывал денег – если не получалось по-другому, вламывался в чужой дом или грабил прохожих на улице. Разжившись деньгами, устраивал побег, но бежал лишь до первого города, а там заходил в ресторан, какой получше, и наедался до отвала всякими вкусностями: мясом жареным-пареным, пирожными с кремом… Случалось, что требовал подать ему каштанового пюре и меду турецкого, а это изысканные лакомства на господский вкус. (Уж мне ли не знать, ведь я когда-то вращался в светском обществе!) Отведя душу, Левин сдавался ближайшему патрулю и ждал наказания.
На какое-то время он утихомиривался, а потом все начиналось по новой: добывание денег, побег, обжираловка… Похоже, им владела неутолимая страсть к изысканным яствам; так маньяк, жаждущий крови, не находит себе покоя. Поэтому бедняга Левин свой пятилетний срок трубил уже десятый год, поскольку отбытие наказания не засчитывается за службу в Легионе.
В данный момент Левин пребывал в ожидании этапа с севера, который доставил бы его в Игори, где заключенные и туземцы строили железную дорогу вдоль реки Конго. Аккурат неделю назад на гурмана напала «котлетная чума» или «кремовый мор» – называйте как хотите. Старик похитил из полковой кассы тысячу франков и налопался до потери сознания. Вернее, он еще не успел впасть в беспамятство, потому как на сей раз его застукали в разгар пиршества. Левин яростно отбивался, до последнего
Припаяли ему три года исправительных работ на строительстве железной дороги. Конечно, лишь после того, как его туда доставят вместе с другими арестантами. Однако Левина, похоже, это обстоятельство не волновало. Сонный, отсутствующий взгляд устремлен в пустоту, нижняя губа отвисла подобно обтрепавшейся занавеске, обнажив испорченные, покрытые коричневым налетом зубы. В женственно пухлой руке лениво зажата сигарета, крупный, с широким раструбом нос время от времени нервно подрагивает, как у собаки, отгоняющей назойливую муху.
– Захватили с собой курево? – устало поинтересовался Левин низким, хрипловатым голосом.
– Да.
Сигареты в карцер проносили, запрятав в кепи, и, если в караулке на вас не имели зуб, можно было не беспокоиться: обыскивая карманы, младший чин не станет выворачивать головной убор. Мы угостили своего товарища по несчастью сигаретой.
– Вот спасибо… А не могли бы вы спроворить на завтра рыбное меню: по пятницам дают пустую похлебку, – произнес он тоном путника, молящего в пустыне о глотке живительной влаги.
– Стосковались по рыбе, что ли?
– Еще как! Вкуснее рыбы ничего на свете не бывает. Я согласен есть рыбу даже в том кошмарном виде, как ее здесь готовят. Это же надо додуматься – жарить рыбу обвалянной в муке!
– А разве надо не в муке? – изумился Хопкинс.
Левин язвительно усмехнулся. Лицо его выражало глубочайшее презрение, точно без слов говоря: «И носит же земля такого извращенца!»
– Само собой разумеется, в хлебных крошках! – наконец снисходительно бросил великий гурман. – Но я имею в виду вовсе не плебейский способ готовить панировочные сухари, когда хлебные объедки сваливают в мешок и сушат в кладовке! – Левин содрогнулся от этой ужасной мысли. – Берется свежий белый хлеб, подсушивается на открытом огне, а потом размельчается в крошки.
– Я смотрю, вы мастак по жратвенной части, – уважительно заметил Альфонс Ничейный.
– Перед вами Левин! – бросил в ответ кулинар-виртуоз с самоиронией мученика за идею. Судя по всему, он явно ожидал, что мы должным образом прореагируем, услышав это имя. Только ведь ни один из нас не знал, кто он такой, этот Левин, в обычной жизни. И спросить мы не решались, поскольку держался он крайне высокомерно. Скорее всего, наша неосведомленность болезненно задела бы его.
– В самом деле? – лукаво осведомился Чурбан Хопкинс в надежде докопаться до источника славы нашего сокамерника. – Значит, вы тот самый Левин, который… хм… как бы это сказать?
– Вот именно! Великий Левин – и этим все сказано!
Для кого «всё», а для нас по-прежнему ничего.
– Только об одном прошу, чтобы мое признание осталось между нами.
– Вы уж простите мою серость, – вмешался я. – Но, хоть убейте, не знаю, не ведаю, кто вы такой… любезнейший Левин.
– Теперь надо мной можно измываться безнаказанно!
– Поверьте же…
– Довольно! Вам прекрасно известно, кто я такой, но, если угодно глумиться надо мною, придется терпеть! – И отвернулся обиженно. Тут уж и не знаешь, с какого бока подкатиться.