Три недели из жизни лепилы
Шрифт:
— Осталось восемь кадров. Хватит?
Я пожал плечами. Здесь можно гулять часами — утром ли, вечером, ночью… Летом, зимой — монастырь всегда разный. Он изменяет все вокруг — даже цвет травы и шум ветра. Каждую минуту. Вот уже больше пяти веков.
Мы попали в неудачное время, но удары ногой в кованые ворота и „чирик“ сторожу сделали свое дело.
Одну церковь скрывали леса, другую — знаменитую — до сих пор не могут дореставрировать изнутри. Не исключено, что на пути к пресловутым фрескам реставраторы слой за слоем отколупывают портреты членов Политбюро, Берии, Ежова, Кирова, Фрунзе, Троцкого,
Следующим пунктом значилась Рогожская староверческая община, что на полпути между „Серпом“ и „Карачаровым“. Пришлось идти пешком.
От колокольни Света пришла в восторг. Я это делаю каждый раз, как вижу эту невообразимо прекрасную смесь азиатского, готического и космического.
Мы помолились в обеих половинках единоверческой церкви.
Конец Расколу. Символично. Для моей спутницы вдвойне.
В Казаковском молитвенном зале старушка в черном сунула Свете косынку. Пахло свечами и смертью.
У выхода нас обступили калеки. Я ронял мелочь, раздавая рубли и трешки. Света шуршала купюрами покрупнее. Пришлось буквально оттаскивать ее назад, прочь от нищих, косынок, шпал, залитых вонючим маслом и рельс, сверкающих в лучах заходящего солнца, как два лезвия.
Мы сидели на скамейке за воротами старого кладбища у могилы купца первой гильдии Завьялова. Или Завалова — за сто с лихом лет дожди смыли с букв почти всю позолоту.
На саркофаг черного мрамора падали разноцветные листья. Над головою шумели вековые липы. Холодало. Я снял плащ и накинул его Свете на плечи. Она прижалась ко мне и заплакала.
— Ну почему, зачем они такие… несчастные?
И правда, зачем?
— Извини, мне не надо было тебя сюда привозить.
Света подняла глаза — такие мокрые, такие родные. Я наклонился к ней и… не поцеловал.
— Поехали ужинать. Ты заслужила немного положительных эмоций.
Такси домчало нас до центра.
Я — не ходок по злачным местам. И, следовательно, не эксперт. В кафе „Огни Москвы“ нашлись столик, легкая закуска и шампанское.
После второй жизнь снова заиграла если не всеми, то хотя бы некоторыми красками радуги. После третьей Света призналась, что установила личный рекорд по количеству алкогольных напитков, потребленных ею за один присест. Мы вышли на свежий воздух.
Я смолил солдатский „Кэмел“. Света вообще некурящая. Внизу проносились „кадиллаки“ нуворишей. С крыши „Метрополя“ нас пугали коммунизмом, который уже никогда не победит.
В гардеробе нам вернули все до последней нитки. На третьем этаже в лифт подсел мужик с галунами, блестящими пуговицами и полупустой корзинкой алых роз. Я выбрал самый свежий букет и вручил его протестующей Свете.
Потом я провожал ее на „Войковскую“ к тетке, которая неожиданно обнаружилась с началом перестройки. У подъезда девушка поблагодарила меня за приятный вечер. Мы обменялись церемонным рукопожатием.
Ночью я долго не мог заснуть. Листал старые газеты, бесцельно бродил по кухне и мечтал. В половине первого, скомкав пустую пачку, я швырнул ее с шестого этажа, проглотил две таблетки тазепама и забылся тяжелым сном.
…Я скакал что есть силы на сером волке по темному недоброму лесу, прижимая к груди прекрасную царевну. За нами по пятам скользила огромная тень, похожая на монаха в черном балахоне. Царевна безмятежно спала.
Впереди между деревьями завиднелось поле — солнце, желтая пшеница, голубые васильки. Я слышал, как поют птицы и журчит ручей. Ну волчик, ну миленький!
Волк встал, как вкопанный и обернулся. В желтых глазах стояла холодная ненависть. Пасть ощерилась в злорадной ухмылке. На мои плечи тяжело легли костлявые пальцы…
Я проснулся в холодном поту. У волка были такие знакомые глаза.
На следующий день продолжались нудные доклады. И прения, от которых у присутствующих мужского пола прели яйца.
Аудитория слегка оживилась, когда В.Л. Бассим сцепился с залетным французиком, призвавшим ограничить применение высокочастотной искусственной вентиляции легких ЛОР-хирургией и „особыми случаями“. Какие там особые — в своей клинике Бассим „крутит“ реанимационных больных на „пулеметных“ режимах, спасая всех без разбору. По меньшей мере, так утверждает его третий диссертант по этой теме, недавно апробировавшийся на нашей кафедре.
Назревает защита, и, скорее всего, не последняя. Заявления с высокой трибуны о „былой панацее, мода на которую давно прошла“, совершенно неуместны. В самом деле, что он, этот Запад, не может еще полгодика подождать со своими разоблачениями?
Света заскучала, и я предложил ей поход в Боткинскую.
Девушка только с институтской скамьи. Учится на анестезиолога. Окружена капнографами, пульсоксиметрами и релаксографамии. Пусть посмотрит, как работают в крупнейшей советской больнице. Как раз Лиля Давыдовна подготовила выставку анестезиологического народного творчества. Среди экспонатов — изъеденные стиральным порошком „одноразовые“ трубки, стилеты для интубации из найденной на помойке алюминиевой проволоки, проводники для катетеризаций центральных вен, нарезанные из рыболовной лески (заводскими можно пропороть больного насквозь), самодельные иглы для тех же манипуляций (наша промышленность их вообще не выпускает), мочеприемники из презервативов…
Лиле Давыдовне помогали все ординаторы и врачи отделения. Мы с Борей Мамчиным пришпилили экспонаты на большой фанерный лист и сопроводили их веселыми комментариями. Получилось здорово — курсанты последнего выпуска, хирурги и даже случайные визитеры покатывались со смеху. Правда, дня четыре назад по просьбе Нелли Алиевны выставку переместили в подвал.
В ассистентской дежурил дипломатичный красавчик спортивного вида Александр Сергеевич Сопилов — друг Силанского и претендент на Дуровское кресло — последнее время старик жаловался на высокое давление.
Александр Сергеевич налил гостям чая и с четверть часа поддерживал светскую беседу. Узнав о наших намерениях, он вывел меня в коридор.
— Олег, я не советую тебе этого делать. Мы все на контроле двадцать четыре часа в сутки. Программа симпозиума, развлечения — все согласовано с протокольным отделом. И сам неприятностей наживешь, и Батыриху подведешь. Кстати, она переживает, как бы ты чего не натворил.
— Я тоже на контроле?
Александр Сергеевич рассмеялся и легонько хлопнул меня по плечу.