Три недели из жизни лепилы
Шрифт:
Она привстала на цыпочки, и коротенький халатик туго облепил мягкую грудь и круглые ягодицы, обнажив стройные ноги в озорных тапочках. Когда хозяйка наклонилась за очередной маечкой или трусиками, я выскользнул из комнаты и начал кошачье продвижение к намеченной жертве.
Света обернулась и вздрогнула. Я находился от нее на расстоянии протянутой руки и прочитал в серо-голубых глазах не ужас горлицы перед котом, а страх прелюбодейки перед судом шариата. Мы вцепились друг в друга, путаясь в завязках и пуговицах, и на какое-то время потеряли связь с реальным миром.
Первой ее вновь обрела Света.
Эти пятнадцать минут стали лучшими из проведенных мною в Германии.
Но они прошли, как проходит все в поднебесной. Света накинула халатик и упорхнула, даже не сказав банальных слов о том, что «это было ошибкой, мы не имели права так поступать» и т. д. Все банальные слова просквозили в ее прощальном взгляде.
Мы возвращались из советского консульства. Мимо проплывали прикольные магазины (то есть с приспособлениями для дурацких шуток: пластиковыми мухами для соседской рюмки, тонкостенными шарами, заполненными вонючим газом, — для соседского стула, и т. п.) и накольные салоны (то есть салоны красочных татуировок). Поравнялись с секс-шопом.
Генрих притормозил.
— Не был?
— Не-а.
— Позор!
Света почти не краснела при виде искусственных членов всех цветов и размеров. С ручками, регулировкой температуры, выбросом спермоподобной жидкости, шестью скоростями и так далее. Обоюдоострых для лесбиянок, спаренных для любителей «сэндвича», оформленных под авторучку для студенток. На тот случай, если лекция окажется неинтересной.
Меня не растрогали куклы, плетки и наручники. Оно и понятно.
Непонятно, на кой мне сдался двадцатидюймовый черный фуй с рельефно выпирающими венами, который я купил, отстав от экскурсионной группы. Скорее всего, свою последнюю франкфуртскую покупку я сделал в пику Свете.
Все давно поняли, чем для меня закончатся сегодняшние посиделки, но никто не ожидал от Лены такой прыти. Ровно в полночь она попросила присутствующих очистить помещение и начала стелиться.
Андрон устроился на диване в ординаторской, пожертвовав своей личной жизнью ради друга. Катя ушла спать в «неотложку».
Дальнейшие события можно назвать сексом по медпоказаниям.
Упражнениями для душевной релаксации. Взаимоотношениями двух физических тел с тремя степенями свободы. До четырех утра мы выполнили и перевыполнили намеченную Леной программу. За себя и за того парня. То есть за Куранова. За всю ночь не произнесли ни единого слова. Издавали лишь нечленораздельные (но весьма громкие) звуки.
А чего стесняться. Я совместитель. Чужой. Е*ал чужую.
Оставалось спать часа два с небольшим. А завтра еще ночь в «неотлоге» — наменялся. Я хотел поцеловать Лену в лобик — по-отечески.
Получилось в губы. Тут ее и прорвало. Призналась в любви. Хорошо, что это у нее ненадолго. До следующего дежурства.
Вечером я устроил хозяевам прощальный ужин. За три недели — первый вечер дома. Закуску и выпивку взял в «Алди» — одном из сети самых дешевых из хороших и самых хороших из дешевых западногерманских универмагов.
Уплывала последняя валюта. Все проекты обогащения провалились. Водку потребили. Юбилейные рубли не вызвали у нумизматов дикого восторга и, тем более, желания их купить.
Мы хлебнули вина, зажевали сыром и будочками, отщипнули колбаски и распечатали торт.
И-э-эх! Двум смертям не бывать. Я вытащил из сумки янтарное ожерелье и часы «Слава». Даже турки отказались. Или продавец из меня хреновый?
Последовала серия ответных импровизированных подарков. Мы присели на дорожку, потом бодро подхватили чемоданы и коробки.
Света тоже поехала на вокзал и даже чмокнула меня в щечку — как ни в чем ни бывало. Но не так, как год назад на Ленинградском…
Утром «боевая слава» преподнес нам очередной сюрприз.
Оказывается, аминазин на него не подействовал.
Я выслушал связное повествование о ночной пьянке со звоном стаканом, песнями (не помню такого) и развратом.
Парируем сюрприз сюрпризом. В дневнике я подробно описал клинику психоза — дедушкиными словами. На обходе дал пациенту выговориться и молча протянул заведующему историю. Тот прочитал мой дневничок, понимающе покачал головой и стал готовить больного Варфоломеева к переводу в «психосоматику». Так называется местное лечебно-исправительное учреждение строгого режима.
Варфоломеевской ночи не получилось.
На границе прыщавый лейтенантик тупо уставился в ничем не замаскированную горку антикоммунистической литературы (втюхали все-таки, «просветители»!). Я внутренне напрягся. Сила привычки.
— А… это… «Плейбоя» нету?
— Нет.
— Жаль. Так, хотел полистать.
Белорусский вокзал встретил меня шумом и вонью. Ну почему в наш бензин не добавляют катализатор?!
За стеклами «табачек» красовались новые, «кооперативные» цены. Простые по рублю, «Космос» по три. Совершенно свободно.
У одного из ларьков начала быстро формироваться очередь. Я остановил прохожего.
— Ты че, земляк, с Луны свалился? Там по талонам дают.
— По каким талонам?
— По декабрьским. На сахар. Пять пачек на талон.
Прогресс. Когда мы уезжали, привокзальные цыгане торговали «бычками» в майонезных банках. Водители троллейбусов перекрывали движение вверенными им транспортными средствами, требуя немедленной выдачи по две пачки любых на рыло.
Я со смаком затянулся «Газуаз капорал».
He вылезать из больницы сорок восемь часов — это вам не хер собачий. А собачачий. Далеко позади остались молодые годы, когда можно было толком не спамши, не жрамши толково лечить по трое-четверо суток кряду. Кочуя из Москвы в Щелково и обратно или переползая из отделения в отделение или вообще окопавшись на одном месте вопреки положениям КЗОТа.
Получая при этом моральное удовлетворение. Как заявила однажды одна из моих дальних родственниц по матери, если получаешь моральное удовлетворение от своей работы, стыдно даже заикаться о материальном поощрении. Теперь я посылаю таких умников на три буквы. Но сегодня — особая ситуация. У Фроловой внезапно скончался муж. Вышла в магазин за макаронами, а когда вернулась… Разрыв сердца.