Три нити
Шрифт:
Когда ужин был закончен и все разошлись спать, я пробрался к трем сестрам. Они, как всегда, расположились далеко от костра; от их тел подымалось тепло, заставлявшее воздух дрожать. Я лег рядом с Кхьюнг и коснулся ее светлой, как солнце, гривы.
– Кхьюнг, – позвал я тихо. Она повернула голову и посмотрела на меня сквозь сонно опущенные веки. – Что это за знак у тебя на шее?
– Это напоминание.
– О чем?
– О том, что мы заперты здесь, в этом круге.
– А что это за круг? Горы?
– Нет, весь мир. Даже не так… круг – это мы. Мир – это мы.
– Я не понимаю.
– Тебе и не надо, – пробормотала Кхьюнг, подавляя зевок. – Иди-ка лучше спать.
– Зово рассматривал эту штуку.
– Мм.
– А еще он показывал
– И что он тебе показал?.. – спросила женщина, внезапно садясь на своей подстилке. От нее волнами катился жар, будто ощупывая меня. Две другие сестры тоже заворочались в темноте – наверное, прислушивались к разговору.
– Он показал мне, как раздавить камень… Но у меня не получилось. Я старался представить силу, о которой он говорил, правда старался, но вообще ничего не почувствовал. Наверное, моя судьба – чистить горшки и штопать шаровары.
– Это хорошо, – не заметила моей печали Кхьюнг. – Лучше не связывайся с колдовством.
– Но вы же тоже колдуете?
– Наше искусство совсем другое, – она покачала головой и, будто в раздумье, взяла в левую лапу округлый камень. – Шены Железного господина – как вороны, решившие украсть плодов с дерева. Они спускаются тучей, срывают листву, ломают ветки – и, взяв свое, оставляют дерево чахнуть. Мы же – вроде садовников, которые ухаживают за тем деревом, дают ему воду и свет до тех пор, пока плоды не созреют и сами не упадут на землю. Взять, к примеру, этот камень – положим, мы хотим, чтобы он рассыпался. Шены просто раздавят его. А мы спрашиваем, есть ли в природе камня то, что может помочь нам? Камень – это скрученная узлом сила земли, так же как зерна – это узлы силы растений. Поэтому камень можно назвать зерном земли.
Она повела правой лапой – мягко, будто гладила живое существо.
– В каждом зерне есть способность стать мукой. И если ее раскрыть, если немного ослабить узел… – Кхьюнг повторила свой жест – и камень вдруг разбух, точно напитавшаяся воды губка, а потом рассыпался облачком темно-серой пыли.
– А как по мне, все едино, – вдруг заявила Прийю, сверкнув из темноты зрачками. – Просто шены идут напролом, пока мы ищем обходные пути. Это потому, что они сильные, а мы – слабые.
– Может быть, это и не плохо, – раздался в ответ глухой голос Макары. – Мы, слабые, ступаем легко, – и когда уйдем, наши следы сотрет первый же ветер. Мы не причиняем вреда. А за шенами еще не один век будет гореть земля.
– Да и пусть горит. Кхьюнг вон говорит, что мира нет – зачем же нам печься о нем? Да, Кхьюнг?
– Давайте оставим этот разговор, сестры, – он никуда не приведет нас. Так или иначе, – заключила Кхьюнг, просыпая каменную муку сквозь пальцы. – Лучше бы тебе не связываться с колдовством, Нуму.
На одиннадцатый день по выходе из Пхувера, ровно в полдень, мы достигли подножия гор. Рыхлые холмы вдруг расступились, открывая взгляду серое, бесплодное пространство; из редкой травы не подымалось ни куста, ни дерева – только ряд чортенов 30 , грязно-желтых, как старые кости. Маленькая Медведица остановила караван, чтобы умилостивить этих низкорослых стражей подношением дарчо и цампы; но ветер не подхватил муки, не коснулся пестрой ткани – и мы продолжили путь с тяжелыми сердцами.
30
Чортен (тиб.) – ступа.
Поначалу тропой каравану служило русло обмелевшей реки. Подъем был крутым: шедшие пешком торговцы вздыхали под тяжестью своих мешков; наша повозка скрипела и отчаянно тряслась. Скоро похолодало; воздух стал пресным, как сваренная без мяса похлебка, спины валунов обросли снежным мхом, и даже соленые горные озера превратились в плошки молочного льда. Яки останавливались и с наслаждением облизывали гальку на их берегах; из-под теплых языков проступали извилистые строки высеченных давным-давно молитв.
А потом дорога и вовсе стала неразличимой, как волосок на плече великана. Путешествуй мы с дядей вдвоем, без присмотра госпожи Домо, сгинули бы, пожалуй, в этих диких землях. Я помню, как в один из вечеров, до наступления темноты, наш караван остановился на маленьком уступе у бока безымянной горы. У самого края была сложена большая, в дюжину локтей, груда из камня и кости – лацас 31 ; мать рассказывала мне, что такие устраивали рогпа в Северных Горах. Здесь лежали вперемешку черепа баранов и дронгов, сайгаков и оронго, рысей и лисиц, и кто знает, кого еще, расписанные выцветшими красками, обвитые мохнатой пряжей, рогатые и зубастые, гладкие и еще сохранившие остатки кожи и мяса; из их глазниц тянулись связки хлопающих на ветру дарчо. Придерживаясь лапой за одну из веревок, – она трепыхалась и рвалась из пальцев, как живая, – я подошел к краю уступа и глянул вперед. Сколько всего было видно отсюда! И вздыбленный хребет Мувера, и гряду низких красных скал, и даже укрытые мглою долины, откуда мы вышли несколько недель назад. Облака бурным потоком текли внизу; над ними, втянув лысые шеи в плечи, кружили грифы – кумаи; а над головой, выше облаков, и птиц, и гор, горели белые звезды. Мне стало страшно и радостно; тело дрожало, как будто я сам был всего лишь куском тонкой ткани, и ветер трепал меня, выворачивая наизнанку. Но дрожь восторга быстро сменилась ознобом, голова закружилась, живот скрутило, и я на полусогнутых лапах отполз поближе к костру, к крикам торговцев и привычным запахам грязной шерсти и пригоревшей еды. Нет, горы были совсем не по мне.
31
Лац(тс)ас – пирамиды из камней на перевалах.
В то утро, когда мы встали на След Змея, я с трудом разлепил заспанные глаза и не увидел мира вокруг. Повсюду колыхался сизый и бледно-золотой туман – это туча наползла в ночи на землю и укрыла нас своими влажными, мягкими клубами. Когда она наконец двинулась прочь, стало видно, что вершины Мувера будто охвачены красно-оранжевым огнем – верная примета близкой непогоды. Хотя небо пока было ясным, Маленькая Медведица, угрюмо почесав грудь и подбородок, велела всем обвязать вокруг пояса длинную веревку, чтобы не потеряться в случае метели, а еще пожечь можжевельника и закопать в снегу кувшин, наполненный маслом, чангом и благовониями, для умиротворения духов перевала. Торговцы, испуганно бормоча молитвы, тут же принялись за дело.
– Почему ты не поможешь нам? – спросил один из них у Зово. – Ты ведь знаешь, как это делается, лучше нас!
– Если буре суждено прийти, она придет; и если нам не суждено умереть, то мы ее как-нибудь переживем, – ответил тот, без особого интереса покусывая обломившийся коготь, и торговец не стал спорить.
В час Змеи мы вошли в длинный извилистый проход между горами-близнецами. Цоцог, Старший брат, одетый в чистый бирюзовый лед, высился справа, а Огма, Младшая сестра, с распущенными белыми косами, – слева от нас. Было очень тихо; только снег скрипел под лапами и колесами да хрюкали усталые яки. В полдень мы остановились, чтобы дать короткий отдых себе и животным, но не стали разводить огня – просто пожевали сушеного мяса и отправились дальше. К часу Барана мы миновали почти две трети пути.
В час Обезьяны пришла буря.
Клубящаяся темнота поднялась с запада и в мгновение ока заполнила все небо. Черные тучи расползлись между гор, закручиваясь на ветру, как длинные шеи чудовищ; из их широко раззявленных пастей валил снег. Он был таким густым, что скоро не видно стало даже спину идущего впереди. Колеса увязали все глубже в растущих сугробах; Мардо пришлось соскочить на землю, чтобы подтолкнуть повозку сзади. Ему на помощь пришли Наммукмук и еще один пхуверский торговец, с которым дядя успел завести дружбу, а я остался сверху, править дзо. Хоть медленно, но мы все же продвигались вперед.