Три нити
Шрифт:
И годы спустя Гонкра редко бывала веселой. Однажды я спросил, почему она грустит – может, хочет есть? Или родичи плохо с ней обращаются? Мать рассеянно посмотрела на меня из-под тяжелых век и ответила, растягивая на пальцах цветную пряжу:
– Твои отец и дядя всегда были добры ко мне. Если б я родилась здесь, в западном краю, о лучшей доле я бы и не мечтала. Но я все еще помню, каково это: схватившись за рога оронго 15 , лететь по земле-над-облаками, где ветер дует так сильно, что меняет очертания предметов, где солнце горит так ярко, что от света чернеет в глазах… Впрочем, тебе, Нуму, не стоит забивать голову подобными мыслями.
15
Оронго, или чиру, – тибетская антилопа.
Предостережения матери были лишними: хоть я и унаследовал ее черную шерсть, характер, мягкий и податливый, достался мне от отца,
16
Букв. – «кулак». Вообще, такой вид узлов называется «обезьяний кулак».
– Каждый цвет имеет свое значение, – сказала как-то мать, указывая на деревянную дощечку для плетения. – Поэтому нити всегда следует закреплять двумя пучками. Первый – это цвета жизни. Желтый – мужской цвет, он увеличивает богатство и силу. Голубой – женский, он помогает сковать врагов и уничтожить препятствия на пути. Зеленый соединяет их и дает умиротворение. Второй пучок – это цвета смерти: белый, черный и красный.
– Что, все три? – спросил я.
– Да. У Эрлика три лица: одно – из кости, одно – из черной плоти и одно – из крови. Будь осторожен с этими цветами, Нуму.
– Но дядя все время носит красные бусы и серьги из коралла, – возразил я. – И волосы у него красные. И глаза красные, особенно как напьется чанга!
– У твоего дяди другая судьба и совсем другие дре за пазухой, – серьезно ответила Гонкра. – А тебе нужно беречься Железного господина и его слуг. Обещай мне это.
Ее лапа опустилась мне на голову, как восковая печать, – и я, разморенный теплом и лаской, дал первое обещание, которое не мог исполнить.
Когда мне подходил пятый год, было решено отвезти меня в столицу, озерный город Бьяру, что значило «Птичьи Рога», и продать в услужение какому-нибудь богатому господину – оми или чиновнику – барпо. К тому времени у меня уже появилось двое младших братьев, и сестра была на сносях, а благоденствие семьи стремительно иссякало. Не помогали ни колдовские узелки матери, ни белые и красные подношения ноджинам, ни молитвы хранителю богатств Норлху 17 . Тот снег, который раньше с первыми шагами желтого мула Васанты-гьялмо 18 уходил в землю, чтобы стать ячменем, крапивой и сочной травой, теперь долго лежал на груди старых скал, мешая растениям подняться к солнцу. Козы и овцы худели на глазах и тряслись от холода, когда их шерсть остригали на пряжу; дзомо давали меньше молока, а значит, нельзя было заготовить ни сыра, ни масла на продажу. Дела шли все хуже, а потому все старшие согласились, что кормить меня должен кто-то другой. В конце концов, рожденным в год Мевы Черная двойка, предначертано рано покинуть родительский дом.
17
Тибетский бог богатства, чей культ был впоследствии замещен культом инд. Куберы – Вайшравана.
18
Четыре богини (дакини) времени года: Васанта Раджини (весна), Варша Раджини (лето), Шарад Раджини (осень), Хеманта Раджини (зима).
– Во-первых, я выручу за него неплохую сумму. Во-вторых, в городе он сможет стать лекарем или даже чиновником, – рассуждал дядя, со вздохами прихлебывая горячую часуйму. – А значит, будет всегда при деле, накормлен-напоен и с крышей над головой! Всяко лучше, чем всю жизнь с овцами возиться.
– Что тут плохого? – промямлил отец, отирая о чуба пропахшие бараньим жиром лапы, но Мардо только отмахнулся от него.
– Если выйдем из Пхувера в конце осени, то как раз успеем в столицу к празднованию Нового года. Там будет много народу – наверняка найдется и тот, кому пригодится слуга или ученик. Заодно можно будет продать наши товары подороже, а то местные совсем обнищали. Скоро вместо денег начнут платить ревенем и крапивой! Так что едем, нечего и думать!
Дядя звонко хлопнул себя по ляжке, подтверждая серьезность сказанного, и зачерпнул пиалой еще соленого варева. Сестра одобрительно кивнула, поглаживая живот; отец посмотрел на него исподлобья, но промолчал; а мать отвела взгляд.
Три месяца прошло с тех пор: миновал сезон дождей, и зеленый олень Шарад-гьялмо проскакал над землей, унося на своих рогах влажные грозы и ворох иссохших листьев. Солнце побледнело и опустилось ниже к земле, теряя свою силу. По утрам замерзшая трава блестела под копытами коз, как россыпь драгоценных камней, и белый пар валил из распахнутых ртов – а значит, пора было отправляться в Пхувер, откуда открывался путь на столицу.
Для этого путешествия Мардо принарядился: натянул лучший чуба с леопардовой оторочкой, продел в уши толстые серебряные крюки c бирюзой и ветвящимся кораллом, напялил на голову островерхую шапку, подбитую желтым шелком, – в общем, старался как мог. Повозку дядя тоже собирал с особым тщанием: внизу поместил мягко выделанные шкуры и тюки с тончайшей шерстью, следом разложил замотанный в ветошь сыр, горшки жирного до прозрачности масла и свертки с вяленым на можжевеловом дыму мясом, сверху накинул узорчатые домотканые одеяла и туго закрепил поклажу кожаными ремнями. В отдельную сумку, расшитую тонкими чешуйками серебра, дядя с почтительным нашептыванием положил дюжину торма 19 и несколько полупрозрачных хатагов для подношения горным духам, пучок сухих можжевеловых веток и амулетницу-гао, внутри которой хранился коготь прославленного святостью шенпо. Чтобы тащить все это добро и нас в придачу, Мардо выбрал самого крепкого дзо, с шерстяной юбкой до самых копыт и рогами в два локтя длиной; на них Гонкра надела плетеные украшения из красных нитей. Кроме того, дядя спросил каждого в семье, кто умел говорить, какие гостинцы ему привезти из города. Сестре нужен был расчет положений солнца, луны и созвездий для новорожденной дочери; ее муж хотел новые топоры, ножи и ножницы для стрижки скота; младшие братья выклянчили себе игрушек; отец велел купить тягучих сладостей из южного меда и крепкой пшеничной браги. И только мать ничего не попросила, как будто забыла, что нам скоро уезжать.
19
Торма – подношения божествам из масла, муки и т.д.; бывают разных цветов и форм.
Но когда на календаре выпал благоприятный для отъезда день, все подношения небесным и подземным существам были совершены, а меня, завернутого в теплое одеяло, кулем усадили в повозку, Гонкра подошла ко мне. Ее веки набухли и покраснели, но голос не дрожал.
– Сын мой, – сказала она. – Я не знаю, какой совет тебе дать. Да и нужен ли он? Судьба несет нас, куда пожелает, как ветер несет песчинки. Но я постараюсь защитить тебя, а ты… ты постарайся быть счастлив, Нуму.
Мать сделала движение пальцами, точно затянула узел напротив моей груди, и вдруг до ломоты в костях обняла меня. Ее дыхание всколыхнуло шерсть на моей макушке, согрело кожу влажным теплом, и только тогда я понял, что мне предстоит. Клянусь, я уже готов был выпрыгнуть из повозки и мышью забиться в какую-нибудь щель в родных стенах… Но в тот же миг раздался гортанный выкрик дяди; фыркнул дзо, гневно боднув воздух; заскрипели натужно колеса, и мы тронулись вперед. Мало-помалу и дом, и сгрудившиеся на пороге родичи уменьшились, сжались, исчезли в дрожащем воздухе. Потом позади остались и безголовые шеи старых скал. Мы покинули долину.
Путь на Пхувер шел вниз, петляя между мельчающих холмов, сначала походивших на крутые спины дронгов, затем – на простершихся ниц паломников и, наконец, совсем утонувших в каменистой земле. День был ясным и тихим; только изредка чирикали в кустах стайки воробьев да горбоносые сайгаки шумно хлебали воду из луж. Мардо, привычный к путешествиям, мычал себе под нос, не выпуская изо рта полоску сушеного мяса, и казался вполне довольным жизнью, а меня одолевала тоска. Я уже скучал по привычному ворчанию и крикам сестры, топоту лап и звону посуды; еще хуже стало, когда начало темнеть и в небе показались большие совы. Они то парили молча, выискивая добычу, то издавали нежные, печальные крики, от которых внутри все сжималось, точно кто-то запустил мне лапу под ребра и теперь сжимал сердце и легкие в крепком кулаке.
– Ну-ка, не чахни! – велел дядя, останавливая повозку у большого камня, на бок которого была прилеплена полоска ткани с выцветшей молитвой – видимо, он часто делал здесь привал. – Кто тебя купит с такой кислой рожей?
Пока Мардо распрягал дзо и набирал мутноватой воды из ручья неподалеку, я успел наломать сухого кустарника, нарвать травы для растопки и впервые развести огонь с помощью собственного чакмака 20 , подаренного отцом перед отъездом. От света на душе стало веселее, а от горячей часуймы – и того лучше. Мало того, дядя хитро подмигнул мне, вытянул из-под одеял два вкусно пахнущих свертка и разрешил съесть столько сыра и мяса, сколько влезет. Тут он не прогадал: уплетая лакомства за обе щеки, я почти забыл о своих печалях.
20
Чакмак (мечак, чукмук) – кожаная сумочка с металлической бляхой-ударником; внутри хранится трут и кремень. Все вместе используется для розжига костра и как украшение в Тибете и Монголии.