Три нью-йоркских осени
Шрифт:
Умолкает виолончель. Яркий свет рассеивает мистический полумрак. Новый занавес. Вместо скрижалей он расписан реактивными истребителями. На сцене — голый натурализм: взаправдашний вертолет № 44 системы Сикорского, принадлежащий американскому военно-морскому флоту и окрашенный защитной зеленоватой краской.
Вокруг хор моряков. Солист в капитанской фуражке запевает тенором:
— Вступай во флот, посмотри чужие страны и очаровательных девочек! Если ты не цыпленок, иди в морские авиаторы!
Так вот оно что! «Крылья славы» — специальная
Ее гвоздь — роскошная пантомима, показывающая вполне благополучную посадку американских космонавтов на неведомой планете, населенной преимущественно кордебалетом. Главным признаком жительниц этой планеты были огоньки, каждый раз вспыхивающие пониже спины, когда прелестницы наклонялись.
Потом самодеятельный мужской хор вольнонаемных служащих военных верфей исполнил кантату.
В художественной форме она утверждала, что за пятьдесят лет боевой дух у авиаторов флота ничуть не выветрился, а, напротив, окреп и что крылья славы не утратили молодости и упругости. Чтобы эти утверждения не остались голословными, их подкрепили кадрами кинохроники: сбоку сцены на экране, с палубы авианосца один за другим взлетали реактивные самолеты, и зал наполнился их ревом, гулом и свистом, переданными стереофонически.
А когда снова вспыхнул свет, сцена превратилась в палубу авианосца «Костелейшн», выполненную опять-таки не в условной манере, а с наибольшим приближением к натуре. Отверзлись три люка. Оттуда поднялись три реактивных истребителя и окружении «роккетс» — танцовщиц знаменитого ансамбля мюзик-холла. Слабо постукивая каблучками, балерины помаршировали немного, а потом принялись за обычное свое дело — ритмическое вскидывание стройных ног.
Я видел четыре программы «Радио-сити». В них много бродвейской пошлости и безвкусицы. Но нельзя упрекнуть постановщиков, скажем, тех же «Крыльев славы» в полной безыдейности. Мне показалось даже, что эти господа не без некоторой ловкости и с изрядной беззастенчивостью воспользовались кое-чем из арсенала того сценического искусства, которое они сами же окрестили «агиткой»…
Однако не посвятить ли остаток воскресного дня изобразительному искусству? Сегодня в музее Гуггенгейма выставка: развитие скульптуры за сто лет.
Само здание музея не похоже, кажется, ни на одно музейное здание в мире. Построил его Франк Райт. Снаружи — глухой, без окон, цилиндр с выступами полого спускающейся, слегка прогнутой в одном месте спирали. Непонятно? Яснее объяснить не смогу. Пожалуй, можно сравнить еще с выдвижным охотничьим стаканчиком, получившим вмятину с одного бока.
Внутри серый цементный пол, инкрустированный медными соприкасающимися кругами, чуть слышно журчащий фонтан. Преобладают бледно-палевый, мягкий серый и белый цвета. Спираль вьется белым барьером вверх, к куполу. Сквозь его стекло — небо, голубое или серое, смотря по сезону.
Лифт поднимает к куполу. Там начало осмотра. Оттуда вы спускаетесь пешком.
Нет ни залов, ни дверей, ни ограждений. Широкие и низкие деревянные скамьи облегают местами стены. Кое-где зелень. Иногда она свисает с барьера, иногда коренится в нишах. Сама спираль не строга, ее линия отклоняется плавными выступами. Экспозиции размещаются вдоль наружной стены. На узких полосках — имя художника, название вещи, год, когда она сработана.
Музей посвящен искусству последних ста лет с упором на показ работ живущих мастеров. Экспозиции время от времени меняются. Выставляются экспонаты из частных собраний и из коллекций самих художников. На этот раз основу выставки составили 444 предмета из частной коллекции Джозефа Хирторна.
Вверху, под куполом, работы мастеров прошлого. Несколько скульптур Матисса, фигурки танцовщиц Дега, Огюст Ренуар. И могучий Роден. Много Родена.
Среди работ Пикассо есть «Совенок». Его когти из шурупов. Он сварен из железа, приглядевшись, заметишь оплавленные гвозди. Но прежде всего видишь совенка, чем-то испуганного, настороженного.
Во многих же других работах видишь только гвозди, железо и следы неумелой сварки. Какой-то скульптор с мастерством новичка школы ФЗО кое-как соединил несколько планок и к темному железу привесил начищенную медную грушу. Похоже на вешалку. Называется «Фруктовое дерево».
— Разве не мило? — спрашивает спутника дама в накидке из искусственной норки. Тот неопределенно поднимает брови.
Минуем кубизм, конструктивизм — и попадаем в современность.
Понятно, вкусы различны. Некоторые вещи показались мне интересными: декоративные конструкции, пытающиеся передать ощущение легкости, устремленности в пространство, полета. Но большинство экспозиций…
Я смотрю и на скульптуры и на посетителей: блуждающие скептические улыбки и вежливо подавляемые зевки. Иногда — хихиканье. Тут идут быстрее, точно спираль спускается круче.
У стены отпиленный от толстого бревна диск. На нем чурбан, который хочется расколоть. Третий чурбан положен сверху поперек и протравлен морилкой. Весь этот лесоматериал называется: «Голова топора».
Вот плоскостные, под прямым углом переломленные фигуры, как будто вынутые из-под катка. А головы не прокатаны, они похожи на старые купеческие пудовые гири с ручками. Смотришь сбоку: там, где положено быть глазу, дырка. Но почему-то по одной дырке на фигуру. Это отлита супружеская чета.
Но Джессон Сили — вот кто поистине титан! Сначала я не разобрал, что за знакомая штука прислонена к стене под названием «Формальность» или, может быть, «Формалистика». Штука выше человеческого роста, никелирована, в трех местах уширения, но на сгибах уширений — зигзагообразный след сварки. Одно уширение раздуто, должно быть, кувалдой.
Подошли двое, чуть навеселе.
— Форд, — сказал один и постучал пальцем по металлу.
— Крайслер, — возразил другой и заглянул в тыл скульптуры. — Интересно, сам тащил со свалки?