Шрифт:
Сытно рыгнув, не выпуская из рук литого серебряного кубка, Конан откинулся на подушки. Они оказались такими же мягкими, пушистыми, нежными, как и ковер, на котором он сейчас восседал, но барашек, только что поглощенный им, был еще нежней. Свиная нога, свежие карпы и утки, фаршированные орехами и черносливом, тоже не оставляли желать лучшего; ну а вино, аргосский нектар десятилетней выдержки, разительно отличалось от той кислой бурды, которой киммерийца обычно потчевали в таверне Абулетеса. Нет, что ни говори, этот Хирталамос, старая лиса, принимал его с великим почетом, как самого дорогого гостя!
Конан поднес чашу к губам, вдохнул терпкий аромат напитка, пригубил… "Жаль,
– подумалось ему.
– Такое вино лучше пить кувшинами!" - Аргосское, охлажденное в родниковой воде, было отличным - как и все остальное в богатом доме купца Хирталамоса. Как и его пуховые подушки, узорчатые ковры, крепкие сундуки из кедровых досок, прекрасные жены и сладкая еда.
Сам купец и хлебосольный хозяин, осанистый и еще крепкий мужчина под шестьдесят, расположился сейчас напротив киммерийца, тоже с кубком в руке. Правда, пил он мало, а ел и того меньше, но гостя не торопил, вел пустые речи о погоде, о трех своих женах да ценах на базаре, и терпеливо ждал, когда Конан насытиться, чтобы перейти к делам. Какие дела могли быть у первейшего из шадизарских купцов к первому среди шадизарских грабителей, ведали одни боги. Конану, во всяком случае, то оставалось неизвестным.
Он допил вино, вытер влажные пальцы о шаровары синего шелка и выжидательно уставился на Хирталамоса.
– Доволен ли ты, сын мой? Снизошла ли радость к твоей душе?
– спросил купец, огладив пышную бороду, которой умелый цирюльник придал изысканную форму трезубца.
– Доволен. И радость ко мне снизошла, - ответствовал Конан, придвигая поближе кувшин с аргосским.
– Ты принимаешь меня с почетом, и я того не забуду. Кром! Клянусь, что целых полгода мой нож не вспорет ни одного вьюка, что везут вои караваны!
"Ну, не полгода, так месяц", - подумал он про себя, глядя, как хозяин покачивает головой в белом атласном тюрбане. Среди жуликоватых шадизарских торговцев Хирталамос отличался порядочностью и щедростью - что, однако, не мешало ему слыть человеком себе на уме. Хитрый старый лис, предпочитавший действовать честно - тогда, когда это сулило выгоду. С Конаном он держался с подчеркнутой уважительностью, точно принимал в своем богатом доме не разбойника, а принца из Бритунии или Турана.
Вот и сейчас, разгладив бороду, купец почтительно произнес:
– Благодарю тебя, отважный и крепкорукий. Ты молод, и ты недавно появился в Шадизаре, но всем уже ведомо, что ты - лев среди львов, и добыча твоя - добыча льва, а не шакала. А потому всякий торговец был бы рад услышать из уст твоих столь щедрое обещание. За это полагалось бы вознести жертвы трем богам сразу: сиятельному Митре, щедрому Белу и темному Ариману. Но я, однако, не беспокоюсь за сохранность своих тюков и пригласил тебя совсем по другому делу.
– Какому же?
– Конан отодвинул кубок и взялся за горлышко кувшина. После сытной еды он испытывал такую жажду, что ее нельзя было загасить парой-другой чаш.
– Видишь ли, звезда доблести, надобно мне удалиться на три дня в Аренджун, принять там кое-какой товар… Ценный товар, очень ценный, и потому должен я позаботиться о его сохранности, взяв с собой большую часть моих приказчиков, слуг и стражей. Те бездельники, что останутся тут, стары и неповоротливы. Они, конечно, приглядят за моими богатствами днем, но вот ночью… Ночью эти помощники шакалов трусливей перепуганного зайца: и я боюсь, как бы по их нерадению недруги не причинили мне великих убытков. Вот и решил я посоветоваться с тобой, светоч отваги. Ведь верно сказано: сотня шакалов не заменит одного льва…
Конан прикончил кувшин, огляделся по сторонам и решил, что тревоги Хирталамоса отнюдь не беспочвенны. В доме его было чем поживиться! Даже выходившая во внутренний двор просторная терраса, на которой они пировали, поражала роскошью: везде - туранские ковры, серебряные да позолоченные лампады, алебастровые вазы из Коринфии и кхитаские фарфоровые безделушки. Слева, перед женскими покоями, ковры были особенно мягки и пушисты; там стояли три ложа, а под ними - сундуки, наверняка с богатыми одеждами хирталамосовых жен. Длинная терраса пятью ступенями спускалась в сад, зеленый и тенистый, с бассейном, цветниками и полудюжиной фонтанов. Жилище купца охватывало двор и сад с юга, а с севера виднелось за деревьями еще какое-то строение из желтого кирпича, соединенное с домом с обеих сторон высокими, в два мужских роста стенами и огороженное решеткой. За ней бродили довольно крупные птицы с ярким оранжево-золотистым оперением; как показалось Конану - петухи. Это его слегка удивило: в садах у шадизарских вельмож обычно разгуливали фазаны и павлины. С другой стороны, почтенный Хирталамос был все же купцом, а не благородным нобилем, и, вероятно, его тщеславие не простиралось дальше петухов.
– Да, сотня шакалов не заменит одного льва, - повторил хозяин, придвигая гостю новый кувшин аргосского, - и потому, светоч силы, решил я обратится к тебе. Нет клинка в Шадизаре быстрей твоего, и клинок тот - в крепких руках… да, в крепких и искусных… А еще говорят, что видишь ты в темноте, как пантера из вендийских лесов, и что боги даровали тебе такую мощь, какой не владел ни единый сын человеческий со времени Великого Потопа… Верно ли это?
– Купец, прищурившись с хитринкой, оглядел могучую фигуру киммерийца.
– Погляди и убедись, - буркнул тот, протягивая руку к массивной серебряной чаше. Мгновение - и стенки ее смялись в огромном кулаке, словно вылепленные из сырой глины. Затем Конан посмотрел на свой меч, лежавший у правого колена, но вынимать его из ножен на стал: тут, на веранде, среди ковров и хрупких сосудов, не имелось ничего, на чем можно было бы продемонстрировать свою силу.
Он поднял взгляд на Хирталамоса и произнес:
– Клянусь Кромом! Ты, похоже, собираешься нанять меня охранником?
– Хранителем, сын мой, почетным хранителем! Что есть охранник, что есть сторож, страж? Наемный пес, и только! Пфа!
– купец презрительно фыркнул.
– Ты же три ночи будешь хранителем самого главного моего богатства, самого ценного имущества, самых дорогих надежд, что важней мне остатка жизни!
"О женах он, что ли, говорит?" - подумал Конан, покосившись влево. Там, на окнах, глядевших в сад, чуть заметно колыхались полупрозрачные шторы, а за ними сверкали три пары горячих женских глаз. Из предыдущего разговора он уже знал, что жен у почтенного Хирталамоса целых три; все они были молоды и хороши собой. Белокурую Лелию купец вывез с севера, из гандерланда, черноволосую кхитаянку То-Ню приобрел в Шангаре, на невольничьем рынке; что касается рыжей Валлы, то она была местной, заморанкой. Судя по мягким коврам да сундукам с нарядами, жилось им у Хирталамоса неплохо, но молодой гость все же привлекал жадные женские взоры. И немудрено: хоть Конану еще не исполнилось двадцати, в Шадизаре допрешь не видывали мужчин такого роста и богатырской стати. Да и слава киммерийца, репутация отчаянного рубаки, человека добычливого, удачливого и щедрого, привораживала женщин; видать, Лелия, То-Ню и Валла о делах его были понаслышаны предостаточно, и теперь, схоронившись за занавесками, глаз с гостя не спускали.