Три Петуха И Милость Митры
Шрифт:
Выскочив из-за куста с обнаженным клинком, он обрушился на оставшуюся в живых четверку. Крепкие мышцы и длинный тяжелый меч давали ему неоспоримое преимущество, однако противники были ловки и сражались с яростью попавших в ловушку шакалов. Двое, размахивая кривыми кинжалами, сдерживали натиск киммерийца; двое других обошли его слева и справа, и, не вступая в схватку, шарили под плащами. Сообразив, что у них тоже есть метательные ножи, Конан рухнул на землю. Над ним что-то свистнуло; мгновенно вскочив, он сильным ударом рассек череп одного бандита и отпихнул ногой другого.
Ночь наполнилась звоном стали, тяжким
В доме, тем не менее, переполошились. Мелькнул свет, на террасу выскочили два престарелых прислужника Хирталамоса с дубинками и факелами в руках; освещенные пламенем, они представляли собой отличные мишени. Конан не рассчитывал на их помощь, срубив еще одного бандита, киммериец стремительно вращал меч над головой, выбирая новую жертву.
В пылу сражения он не сразу заметил, что его оттеснили от калитки. На пять-шесть шагов, не больше, но этого хватило, чтоб две тени в широких плащах, возникшие слева, под восточной стеной, успели проскользнуть в загон. Сообразив, что любое число поверженных бандитов не компенсирует гибели петуха, Конан впервые подал голос. Рык его разорвал ночную тьму, и враги испуганно присели; последнее, что удалось им увидеть, - искаженное яростью лицо киммерийца, львиную гриву его волос, кровавые сполохи на клинке огромного меча. Затем все кончилось: две головы глухо стукнули о землю, две души улетели в вечный сумрак Серых Равнин.
Но был еще двое! Почти у самого входа, под факелом, торчавшим над воротами!
Снова взревев, Конан метнул свой меч и в один гигантский прыжок очутился у калитки. Рука сама нащупала веревку, сверкнуло отточенное лезвие крюка, свистнула холодная сталь… Последний бандит молча рухнул у самого порога; крюк, словно огромная крабья клешня, засел у него в затылке. Его приятель, пораженный мечом в бок, еще корчился; Конан добил его одним ударом, вогнав меч поглубже.
Затем он вытер лезвие о плащ покойника и принялся собирать свои ножи и стаскивать трупы в одно место, укладывая их рядком вдоль изгороди. Десяток человек пал в битве за петуха; значит, шайка Сагара была обескровлена наполовину. Само по себе это являлось отличным результатом, но Конан не забывал и другое - то, что он заработал сегодня сотню золотых. Даже сто десять, если считать с платой за охрану… Не всякая ночь была для него такой прибыльной!
На террасе тем временем появилась тонкая женская фигурка, и, повинуясь ее жесту, престарелые слуги с дубинками исчезли. Нежный голосок коснулся слуха Конана; по акценту он понял, что говорит Лелия, белокурая гандерландка.
– Что случилось, страж? Мы слышали звон стали…
– Сталь уже отзвенела, госпожа. Можешь идти спать.
– Я боюсь… В доме лишь три женщины да два старика…
Три женщины, подумал Конан; надо утешить хотя бы одну. Вслух же он сказал:
– Клянусь Кромом, бояться нечего. Но если тебе не спится, прекрасная госпожа, мы можем посторожить вдвоем.
Раздался негромкий смех; похоже, Лелия была не так испугана, как хотела показать.
– Да, посторожим вместе… Сейчас я предупрежу, чтоб нам не мешали.
– Хорошая мысль, красотка, - пробормотал Конан.
– А я тем временем проверю, что творится в курятнике.
Там было все спокойно; видать, звон стали тревожил птиц куда меньше, чем тоскующих жен старого купца. Конан оглядел кур, дремавших в своих гнездышках, и петухов, торчавших на насестах, потом сказал, обращаясь к Великолепному:
– Ну, парень, считай, тебе повезло. Спас я твоя поганую шкуру!
Петух злобно поскреб лапой и прохрипел:
– Кррр… кррр-ку!
– Не дождешься от тебя благодарности, рыжий ублюдок!
– Конан сплюнул с досады.
– Что за злобная тварь! А купец еще толковал, что на тебя взирает око светлого Митры! Митры, ха! Нергала, так будет верней!
Фиглатпаласар презрительно безмолвствовал. Конан, пожав плечами, обвел взглядом полутемную внутренность птичника, не видя сейчас ни кур, ни петухов; перед ним маячило соблазнительное тело Лелии, а в ушах звучал ее хрустальный голосок. Посторожим вместе, сказала она… Посторожим!
– решил киммериец.
Но, памятуя о коварстве и хитрости Сагара Рябой Рожи, он собирался предпринять кое-какие меры. Осторожность еще никому не вредила, и Конан, руководствуясь этим мудрым правилом, взял с топчана кошму, набросил ее на Великолепного и, не обращая внимания на его протестующий хрип, сунул петуха под мышку. Затем он протиснулся к третьему насесту, отсчитал там седьмую из птиц, ухватил ее за ноги и сдернул с деревянной балки. На освободившееся место был водружен Фиглатпаласар, а почти неотличимый от него двойник посажен за загородку; дело не обошлось без гневного клекота, шипенья и ударов железных клювов, но глаза Конан ухитрился сохранить. Когда схватка с пернатыми закончилась, он, поминая то Крома, то Нергала, протер кровоточащие руки вином, а затем опрокинул остаток аргосского себе в глотку. Это лекарство мгновенно исцелило его, смыв не только следы крови, но уничтожив и нервное напряжение - результат двух нелегких битв.
Прихватив клинок и пару метательных ножей, Конан отправился на террасу. Лелия уже ждала его, и все три свечи у женских покоев, а также лампады в доме, были потушены; вероятно, никто не собирался им мешать. Не считая, разумеется, головорезов Сагара; но киммериец полагал, что они получили хороший урок.
Обняв мягкое податливое тело Лелии, он прикинул, что в два десятка скачков успеет очутиться у курятника; впрочем, Фиглатпаласару опасность сейчас не грозила, ибо даже сам Митра не разобрал бы в полумраке, какой петух сидит в загородке. Подумав об этом, Конан перестал беспокоиться и предался радостям плоти.
Они длились нескончаемо, почти до самого рассвета, когда ночная тьма становится особенно густой, а сон - крепким и беспробудным. Конан, однако, не спал, ибо у него имелось более интересное занятие - столь увлекательное, что все петухи подлунного мира вылетели у него из головы. В жарких объятиях гандерландки он позабыл и о коварном Сагаре, и о золотых, обещанных за каждого бандита, и о том, что ночь - а, значит, и его служение - еще не кончились.
Но внезапно над двором и садом разнесся хриплый петушиный крик, а потом, вслед первому, загомонили и остальные птицы. То не было первым предрассветным кличем, звонким, чистым и торжествующим: такими воплями встречают не золотую зарю, но тайного врага.