Три повести
Шрифт:
— Сейчас мне нужно, чтобы вы доставили двух товарищей к месту работ, — сказал он коротко. — Сам поехать не смогу, еду дальше с почтовым.
— Это можно, доставим. Больше ничего-с? — Смиренность выжидания была нарочитой.
— Больше ничего.
И так же с шапкой в руках старичок направился к выходу. Дементьев поглядел ему вслед.
— Дремучий старичок, — сказал он с жесткой усмешкой. — Ничего, через месяц вернусь, тогда встретимся. — Дрезина дожидалась, надо было прощаться. — Ну что же, Алексей, пройдет зима, найдем воду… осенью поступишь в техникум, поработаешь потом машинистом. А дальше и транспортный институт, и инженерская дорога перед тобой открыта.
И смягчились, и стали чем-то похожи на отцовские темные прищуренные его глаза, словно видел Дементьев в нем, Алексее Прямикове,
И вот уже ускоряет моторная дрезина ход, позади остались вагончик Дементьева, тесовые строения деревеньки в распадке, и сразу глубокая выемка пути скрывает все…
Печальные по-осеннему склоны бежали по сторонам. Убогий домик, затерянный среди рыжих лесов, стоял в стороне. Кто жил в этом домике — одинокий ли старатель или охотник-орочон… кто бы он ни был. Вот можно подняться по каменистой осыпи к домику, постучать в окно, войти и сказать одинокому человеку, что он не одинок и не забыт, что и его работа нужна для всеобщей необыкновенно важной цели… Дрезина бежала и бежала с глухим шумом по рельсам, и все проносилось мимо — сопки в жестких кустах, осыпи скал, по трещинам которых прокладывают свои русла ключи, суровая и готовая к предстоящей зиме природа.
Вечером Магафонов доставил их к месту работ. Бревенчатый домик был срублен в тайге. Невдалеке от него стоял такой же амбар для хранения продуктов. Розовый, с девическим цветом лица, даже не загрубевшего в тайге, приехавших встретил начальник партии Детко.
— Мне товарищ Дементьев уже сообщил, что посылает людей, — сказал он оживленно. — В людях мы нуждаемся!
Он был словоохотлив и мало походил на начальника. Глаза у него были голубые, еще не утратившие юношеского мечтательного выражения. В одной половине дома было устроено общежитие, в другой помещалась контора. Здесь пристроил гидролог чертежную доску и полочку с книгами и образцами пород. На стенах висели синие листы чертежей. За летние месяцы были засняты на карты мари и действующие поверхностные источники. Поработали геологи, определяя состав подземных слоев. Продовольствие на зимние месяцы было завезено, доставлены насосы и буровые станки. Гидрологу Алеша понравился. Год назад он окончил гидрологический институт, работа здесь была для него первой ответственной практикой. И они оба в первые же часы рассказали друг другу о себе всё. Детко был родом из Архангельска, сын соломбальского матроса. Отец его дрался на Северной Двине с англичанами. («Мой на Амуре с японцами», — сказал Алеша с гордостью.) Уезжать из Архангельска учиться в Ленинград было страшновато. («Мне тоже страшновато было уезжать, я ведь дальше Хабаровска никогда не выезжал», — признался Алеша.) У них оказалось столько общего, что даже разница в годах не отделяла их друг от друга.
— Я тебе объясню, как и что тут, — сказал гидролог доверительно. — О вечной мерзлоте я в институте и слыхом не слышал. Плотины как возводить, дренажи как строить — это, конечно, я знал. А тут ведь все новое… пришлось на практике изучать. Конечно, во всем я обязан товарищу Дементьеву. Он меня и привез, и оказал мне доверие.
— Меня тоже Дементьев привез.
Они оба задумались, все-таки было это вступлением в жизнь.
А в стороне курил свою трубочку и оглядывал тайгу Заксор. Мало походил этот печальный лес на густую и богатую уссурийскую тайгу. Деревья большей частью стояли голые. На тощих и низкорослых березах кора была совсем белая, почти без чернизны, похожая на кожу больного. Они и были больны на этой каменистой земле, которая убивала их соки. Постояв несколько лет, они валились набок. Сосенки вырастали выше, но были тощи, с клочком хвои на верхушке, как бы оставленной для отличия от других деревьев. Жесткая трава была собрана в копенки бурого цвета. Казалось, пожарище прошло по этим лесам, оставив черные пеньки и горелые кочки.
В стороне, в рыжей щетине, похожие на кабаньи хребты, поднимались сопки. Голые березки — по листику на каждом сучке — дрожали, как в ознобе, и осыпались. Три согнутые в дугу деревца прикрывали копну, чтобы ветер не растрепал сена. За тыном из неошкуренных березок валялись изъеденные червем капустные листья: капусту хозяйственно посадил Детко в начале лета. А надо всем этим, не соответствующее печальному виду тайги, лежало
— Так вот, если хочешь знать главное, запомни основы, — продолжил гидролог. — Есть два пути найти воду: ключи и реки. Дело в том, что реки зимой промерзают здесь до самого дна, и воды в обычном их русле не оказывается. Раньше полагали, что если промерзла река, то от нее ничего не возьмешь. Но у многих рек есть зимой свое подрусловое течение. Мы одну такую реку прошлой зимой обследовали. Стали искать источники воды, которые питают ее в летнюю пору. Заложили шурфы, пробили скважины — ничего не находим. Тогда мы решили устроить поперечную галерею под руслом реки, то есть перехватить воду в том русле, по которому идет она зимой. Работа трудная, мерзлота не поддается. Начали подогревать почву кострами — плавится, превращается в грязь. Но все-таки добрались в конце концов до воды. Медленно этак движется она по таликам — по зимнему своему руслу. Ну, а раз нашли воду, забрали ее в галерею, в водосборный колодец, и насосами погнали на станцию… однако не всегда это надежный приток. Второй путь — найти живую воду ключа. Для вечной мерзлоты это единственно надежный источник.
Так началась для Алеши жизнь в тайге. Неустроен был лесной дом. Сквозь плохую конопатку и сейчас задувало, а зима была только на подступах. Гидролог вскоре уехал к месту работ. Повез его Магафонов. С неодобрением покидал старик эту подвырубленную человеком тайгу. В Забайкалье староверы ушли в свою пору искать тишины. А уже на его, Магафонова, памяти стали в тайге строить первые жилые дома и железнодорожные станции, взрывать скалы, сводить леса и прокладывать рельсы и трубы… Но природа была сильнее, зимами иссякала вода, мерзлота подпирала снизу здания как бы могучим своим плечом, здания давали перекосы и трещины, и рельсы поднимались на вспучинах. Поди возьми такой ключ, когда его пучит наледью с гору… бери пожогами — вязни в мерзлой земле. Сверли буровым станком — сверло вмерзает в лед, и лед крошит сверло, а не сверло — лед…
Тележка тарахтела на колеях, старик нахлестывал лошадь, и с обычной охотничьей зоркостью приглядывался к тайге.
Из побуревшего стожка надергали жесткого сена для сенников. Алеша выбрал себе верхние нары. Заксор облюбовал место внизу. Когда вышли из дому, были уже сумерки. Небо затянулось, из-за края леса ползла низкая туча. Охотник поднял голову. Ноздри его слегка приплюснутого носа нюхали воздух.
— Зима завтра будет. Большой снег будет идти. Облака видал? Облако-симана [21] нанай такое зовет… снег-облако. Такой ветер дует — птица лицом на ветер садится, перо гладко держит… иначе совсем замерзать можно. Соболь, колонок — все в гнездо бежит. Белка тоже гнездо сидит.
21
Облако-симана — снег.
Первые снежинки понесло вкось. Туча затягивала небо с севера. Зима началась сразу с метели. Они вернулись в дом и растопили печурку.
Только к вечеру добрались до жилья Детко и двое рабочих. Другие остались в палатке на месте работ. Буровой мастер Аксентьев работал прежде на золоте; работал старателем на Алдане и татарин Гайсулин, ушедший от самой Казани добивать Колчака. Искатели золота знают повадки земли, и не одного такого нужного человека разыскал Дементьев.
VII
Самолет пролетел над Амуром, как отставшая от перелетной стаи утка. Его лыжи походили на поджатые лапы. Он сделал над стойбищем круг, сбросил газеты и почту и улетел дальше. Утром из соседнего стойбища нарочный привез Актанке пакет. Пакет был натуго перевязан бечевкой и облеплен красными печатями. Печати ломались под пальцами Актанки, внутри пакета лежали замечательные новости со всех концов света. Посланный мог бы разнести эти письма — учительнице в школу, пекарю Чепуренко, председателю промартели, — но Актанка любил доставлять людям удовольствие сам. Письмо приносило человеку радость и было приятно видеть, как он улыбается.