Три правила ангела
Шрифт:
– А вы пробовали?
– Чего я только не пробовал.
– И жена у вас есть?
Ленка украсила макушку хлебной горки кусочком рыбы и башенка развалилась. И очень хорошо, можно заново собирать.
– Жены у меня нет, не было и никогда не будет, – огрызнулся Макс, раздражаясь. – Твои личные качества тут ни при чём, не обольщайся. Просто я ненавижу долги. А такие не понимаю совсем. Вот банку я должен проценты выплатить – это понимаю. Отгрузить товар вовремя, поставщику заплатить, тоже понимаю. Государству должен, иначе оно меня возьмёт за… Накажет, в общем. Но почему я должен в свои выходные ехать к тёще на огород или там тащиться на какое-нибудь суаре, которое
– Вам нравится в свинарнике жить? – тихо уточнила Ленка.
– Нет, не нравится. Но я хочу иметь возможность делать то, что хочу и тогда, когда хочу. Приспичит, уберу. Домработницу найму, в конце концов. Но не понимаю, вот хоть убей, почему я должен-то?
– А жена, значит, должна?
– Да в том-то и дело, что никто никому ничего не должен! Но не получается. Поэтому к чёрту!
– А дети?
– Они-то мне зачем, Лен? – Макс так резко поставил стакан на стол, что стекло звякнуло о серебро. – У меня уже есть всё, что нужно. Работа и… Ну да, работа! Я даже в отпуске бывать не умею. Три дня сплю, а потом становится скучно, хоть вой.
– Поэтому вы плаваете с акулами?
– Да, именно поэтому. И, кстати, не понимаю, почему я не должен этого делать, если у меня… отношения.
Слово «отношения» Петров выговорил с таким отвращением, будто от него на самом деле дрянью какой несло.
– Всё ясно, Максим Алексеевич, – кивнула Ленка, – не надо кричать.
И встала. Ну а чего ещё? И впрямь же всё ясно.
***
Синичка вела себя точь-в-точь как певица Степашка на сцене: подпрыгивала на тонких ножках, перескакивая по ветке, пушила жёлтую грудку, поворачивалась то одним бочком, то другим, хитро поглядывала глазом-бусинкой, в общем, всячески старалась понравиться. Но, наконец, устала или номер её закончился, а, может, просто обиделась на невнимание, тряхнула крылышками, насмешливо свистнула, да и упорхнула, обдав напоследок целым облаком снежной пыли.
Ленка тяжко вздохнула, отряхнув варежкой опушку воротника.
Прав всё-таки дядюшка Михал Сергеич, она удручающе глупа, потому и ангел не спешит ничего исполнять. Нет, она никому никогда не завидовала, не потому что нельзя, просто характер такой. И зла по большому счёту не желала, так, по мелочи, вроде как вредному покупателю вслед подумать: «Чтоб тебе пусто было!». А вот стыдного сделала много, начнёшь считать, отчего щёки сами собой горячими становятся, так замучаешься: мать одну бросила, навещает хорошо, если раз в год, а созванивается раз в месяц, чаще уж очень дорого. С Виталькой связалась – стыдобища, потому ни маме, ни Оксанке его не показывала, только Светланка и видела. Живёт себе, будто и вправду до сих пор хочет на актрису поступить, хотя в последний раз даже и не готовилась, пошла на экзамены, будто от кого-то отмазывалась, а домой не возвращается, потому как стыдно. И жить так стыдно, и в Мухлово ехать, ничего и не добившись. А если покопаться, то перед ангелом тоже стыдно, ведь придумала себе мечту, чтоб было словно в кино.
Действительно же хотелось как в кино и не как у матери, только себе и всем врала про актрису. На самом же деле мечталось, чтоб дом и не избуха какая-нибудь, не халабудка, а справный, из кирпича, может, даже в два этажа, а больше зачем? Но чтоб обязательно цветы в палисаднике, в саду яблони-вишни, сирень крыжовник ещё и гамак. И чтоб обезьянка с круглой мордахой, а когда та подрастёт, ещё одна, сначала маленькая, потом побольше, уже подращенная. И в доме салфеточки вышитые – она же вышивает красиво – на кухне чистота с порядкам такие, что солнце купалось бы в начищенных сковородках-кастрюлях, чтоб пахло бы свежим печивом и кофе, Ленка очень любила запах кофе. И чтобы самый главный, самый важный человек, который когда-нибудь обязательно сказал: «Как же хорошо дома!» А потом, когда обе обезьянки совсем большими станут, чтоб маленькая пекарня, чтобы продавать людям не промёрзшие до звона овощи, и не подванивающую рыбу, а булки и пироги, пахнущие счастьем, её счастьем – домом, свежим печивом и немножко кофе.
Вот такая глупейшая глупость, завиральная мечта. Только Старообрядцева о ней сама не догадывалась, лишь сейчас поняла и за собственный идиотизм стыдно так, что слёзы на глаза наворачиваются. Прав дядюшка: «Елена, ты удручающе глупа!».
А он… От него Ленка никогда не услышит, что дома хорошо, потому как не нужно ему ни вишен с яблонями, ни вышитых салфеток. И плевать ему, что Лена не только вышивает классно, но и шьёт, варенье варить умеет, огурцы солит не хуже мамы, а за пирогами её все соседки приходили и за луковицами тоже, таких лилий, как у неё, ни у кого в Мухлово больше не было.
Ничего ему не нужно.
Она бы ему никогда не сказала: «Ты должен!» А зачем? Зачем ссориться, если быть вместе – это уже праздник и счастье, к тому же и случающийся не так часто? Ну не поехал бы он к маме в Мухлово и что? Сама не доберётся, что ли? К тому же он всё равно бы следом прикатил, потому как соскучился. По-другому же не бывает, ведь если по-другому, то кому оно в самом деле нужно?
Ленке не нужно. Но у неё и не будет.
Старообрядцева потрогала еловую лапу, будто руку пожала. Пух с варежки немедленно прилип к иголкам и это почему-то показалось смешным.
– Ревёшь? – сердито спросили сзади, но совсем не неожиданно, хотя она даже шагов не слышала. Лена помотала головой, не оборачиваясь. – Я забыл, валькирии не плачут.
– Я не валькирия.
Макс помолчал, а потом выдал:
– Я ненавижу, если мне звонят не по делу, особенно когда я на работе.
– Знаю, Элиза Анатольевна никогда не звонит.
– И ненавижу, когда меня расспрашивают о работе, особенно дилетанты. Ненавижу, когда пытают, где я был. Терпеть не могу, когда роются в моих вещах, особенно телефоне и компьютере.
– Зачем?
– Зачем что?
– Зачем спрашивать, где ты был?
– Ещё я ору.
– Это мы в курсе.
– Я коньяк люблю. Бывает, что и напиваюсь. Иногда мы с мужиками ходим…
– В баню?
Ленка, наконец, обернулась. Физиономия у Петрова, конечно, была хмурая, глаза бровями занавешены, нос длинный, даже короткий хвостик волос очень решительный и до чёртиков мрачный.
– В баню тоже, – кивнул Макс.
– С девочками?
– Сказал же, с мальчиками!
– Вы с мужиками ходите в баню с мальчиками? – тяжко изумилась Ленка.
И, конечно, заработала такой взгляд, что кого потрусливее пробрало бы до печёнок.
– Я не умею сюсюкать, – сообщил Макс.
– Разбрасываешь по дому носки и ещё у тебя Степашка.
– Так, – процедил Петров, покачался с носка на пятку, скрипнув снегом и повторил: – Так. При чём тут она?
– Она при тебе, разве нет?
– Нет.
– А как?
– Что как, Лен? – Макс почесал большим пальцем бровь. – Кстати, оправдываться я тоже ненавижу. На мамином юбилее Лёля пролила на платье коктейль. Вернее, я её толкнул, и она пролила… Ну если уж совсем серьёзно, встала так, что не толкнуть я её не сумел бы.