Три сердца
Шрифт:
— Кто это тут? — в голосе звучала настороженность. — А, пан Матей? Что случилось?
— Добрый вечер, пан администратор.
— Добрый-добрый, ну, что у тебя там, что ты хотел?
— Я по личному вопросу.
— По личному, по личному, а что дальше, в чем там собственно дело?
— Я хотел пана спросить, потому что совершенно в этом не разбираюсь: сколько нужно зарабатывать в месяц, чтобы жить в большом городе зажиточно и ни в чем не нуждаться, например как пан администратор.
— Что-что? В лотерею пан
— Нет, — рассмеялся Матей, — не обо мне речь.
— Сколько, спрашиваешь?.. Хм… Это зависит, как там… Хм… Ну… Скажем, полторы тысячи в месяц.
— А если семья?
— Какая еще семья? Чем ты себе там голову забиваешь! Что это значит? Ты что, женишься? На ком?
— Нет, я же говорил вам, просто из интереса спрашиваю.
— Из интереса, из интереса, все слишком любопытные. Вначале вопросы разные задают, а потом забастовки там, революции. Семья?! Отцепись там от меня, откуда я могу знать? Ну, две тысячи.
— Спасибо вам. Я бы еще хотел узнать, сколько может стоить современная обстановка квартиры?
— Ты, ей Богу, сошел с ума! Зачем тебе это? Квартиру он будет обставлять, да еще там элегантной мебелью! А, может, дворец?
— Нет, пан администратор, какую-нибудь небольшую, но уютную квартирку, — не сдавался Матей.
— Как с таким там можно разговаривать, если он ничего не понимает. Квартиры могут быть разные: одни — с античной лепниной, другие развалюхи.
— А такая, как у вас в Познани?
— Такая?! Не забивай себе головенку, пан. До такого там ты никогда не дослужишься! Нужно было бы, как минимум… хм… не меньше двадцати тысяч.
— Спасибо, пан управляющий, большое спасибо и спокойной ночи.
— Ошалели там… Ей-богу, ошалели, — ворчал управляющий, с ужасом глядя на удаляющегося Матея.
Матей усмехался самому себе.
«Может, я, и правда, ошалел?» — подумал он.
Но от мысли своей уже не отказался и назавтра с утра пошел к пани Матильде. Она холодно встретила его и не поцеловала в лоб.
— С чем ко мне пришел, сын? — сухо спросила она.
— Я хочу сообщить, что изменил свое мнение.
— Какое?
— Это касается денег для Гого. Я согласен выплачивать ему две тысячи в месяц, пока он не сможет зарабатывать. Кроме того на обустройство он получит двадцать тысяч, но месячную пенсию, предупреждаю, постоянно платить не обязуюсь. В любой момент имею право отменить.
Пани Матильда встала, положила ему обе руки на плечи и сказала:
— У тебя врожденное благородство, мой сын.
В глазах у пани Матильды стояли слезы.
— Нет, мама, — покачал он головой. — Это не имеет ничего общего с благородством.
Часом позже в дверь его комнатушки постучал Гого. Войдя, он протянул Матею руку.
— Извините, что плохо думал о вас. Я ошибался. Вы настоящий джентльмен.
Матей пожал его руку и ничего не ответил.
ЧАСТЬ II
Осенью Закопане пустеет. Большинство пансионатов закрыты, а в тех, которые, несмотря на мертвый сезон, открыты, изредка поселится кто-нибудь в поисках тишины и настоящего отдыха. Именно поэтому Адам Полясский каждый год в это время приезжал в Закопане и останавливался в «Роксолане». Работалось ему там хорошо. Ежедневно писал по шесть или семь часов и через два месяца возвращался в Варшаву с готовой повестью.
Но на этот раз, сразу же по приезде узнав, что в «Роксолане» живет какая-то семья, был этим так неприятно удивлен, что подумывал, не поискать ли для себя другое пристанище.
— Не опасайтесь, — успокоила его хозяйка пани Збендская. — Это очень милые и культурные люди.
— Я убегаю из Варшавы от, как вы выразились, милых и культурных людей. Они мешают мне работать. Да, не повезло, но ничего не поделаешь, придется столоваться у себя в номере. Можете им сказать, что я странный или на ваше усмотрение, но никаких знакомств.
— Будьте спокойны. Это молодая семья. Они влюблены, и это их медовый месяц. Живут уже несколько педель, а я не знаю, обменялись ли со мной десятком слов.
— Большое счастье, — буркнул он и уже начал подниматься наверх, но, обернувшись, вдруг спросил: — А она красивая?
— Очень, очень красивая, редкая красавица, — убежденно ответила пани Збендская.
— Тем хуже, — скривился Полясский, правда, не имея ни малейшего доверия к вкусу старушки, однако мысль о том, что совсем рядом живет незнакомая молодая и красивая женщина, не давала ему покоя.
Когда вечером горничная пришла спросить, подавать ли ужин в номер, он прикрикнул на нее:
— Зачем? Что за выдумка? Чтобы всю ночь у меня в номере пахло кухней?
Полчаса спустя он был уже внизу. В столовой накрыли три столика. Один — для пани Збендской и ее сына у окна, второй — для молодоженов с одной стороны двери и третий — для него с другой. Едва он успел сесть, как они вошли. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что в восхищении пани Збендской не было и тени преувеличения.
Он встал и довольно неуклюже поклонился, приветствуя их. Они ответили ему и, казалось, не обратив на него никакого внимания, были заняты разговором.
«Она восхитительна, просто совершенство, — думал он, время от времени бросая взгляды в сторону их стола, — интересно, знают ли они, кто я, и читали ли мои книги…»
Несмотря на свои тридцать семь лет, он уже пользовался большой популярностью, поэтому мог надеяться на это. Если они люди интеллигентные, а впечатление такое производят, то должны были не раз видеть его портрет в книгах. Полгода назад он получил государственную премию за свою «Целину», и даже последние газетенки напечатали его фотографии.