Три солдата
Шрифт:
Шатаясь в темноте около квартир семейных, я несколько раз встречал тёмную фигуру какого-то солдата. Он проходил мимо меня без шума, крался тихо, как кошка.
«Странно, — думал я, — я единственный, или должен быть единственным, мужчина в этой части лагеря в этот час. Что задумала Энни?»
Я тотчас же принимался бранить себя за подобные мысли о ней, тем не менее не гнал их. Заметьте, так обыкновенно поступают мужчины.
Раз вечером я сказал:
— Миссис Брегин, не примите моих слов за непочтение, но скажите, кто тот капрал (я видел
— Матерь Божия, — сказала она и побледнела, как мой пояс. — Вы тоже видели его?
— Видел ли? — отвечаю я ей на это. — Конечно, видел! Если вы хотите, чтобы я его не видел, — мы стояли и разговаривали в темноте возле веранды квартиры Брегина, — лучше скажите мне, чтобы я закрыл глаза. Да вот, если не ошибаюсь, опять он.
И действительно, капрал подходил к нам, шагая с опущенной головой, точно стыдясь самого себя.
— Спокойной ночи, миссис Брегин, — холодно говорю я, — не мне вмешиваться в ваши «амуры», однако вам следует быть поскромнее. Я иду в погребок, — прибавил я.
Я повернулся на каблуках и ушёл, бормоча, что задам этому человеку такую трёпку, после которой он целый месяц не будет шататься около помещений семейных. Но не сделал я и десяти шагов, как Энни Брегин повисла на моей руке; в ту же секунду я почувствовал, что она дрожит.
— Побудьте со мной, мистер Мельваней, — сказала Энни, — вы, по крайней мере, человек из плоти и крови. Правда?
— Ну, конечно, — сказал я, и мой гнев как рукой сняло. — Разве меня нужно дважды просить остаться, Энни?
И, говоря это, я обхватил рукой её талию; ей-богу, мне представилось, что она уступает моему чувству и что я победил.
— Это что за глупости? — сказала Энни и поднялась на цыпочки своих милых маленьких ножек. — На ваших дерзких губах ещё молоко не обсохло! Пустите меня!
— Разве секунду тому назад вы сами не сказали, что я человек из плоти и крови? — возразил я. — С тех пор я не изменился и действую по-человечески.
Я не отпускал её.
— Руки прочь! — сказала Энни, и её глаза блеснули.
— Поистине это в человеческой природе, — продолжал я, не убирая руки.
— Природа это или не природа, — ответила она, — уберите руку, не то я все расскажу Брегину, и он изменит природу вашего лица. За кого вы меня принимаете?
— За женщину, — ответил я, — да при том ещё за самую хорошенькую женщину во всем лагере.
— Я жена, — ответила она, — и самая честная во всем лагере.
Тогда я выпустил её талию, отступил на два шага и отдал ей честь; я увидел, что она говорит очень серьёзно.
— Проницательны же вы! За такую прозорливость большинство отдало бы многое. Но что вселяет в вас уверенность? — спросил я в интересах науки.
— Наблюдайте за рукой женщины, — сказал Мельваней, — если она сжимает кулак и её большой палец прячется под сгибы остальных четырех, снимите шляпу и уходите; продолжая ухаживать за ней, вы только останетесь с носом. Если же рука женщины ложится на колени открытая, или вы видите, что ваша собеседница старается сжать пальцы, но не может — продолжайте говорить ласковые слова. Её можно умаслить.
Так вот, повторяю, я отступил, отдал ей честь и пошёл прочь.
— Останьтесь, — сказала она. — Смотрите. Он возвращается.
Энни указала на веранду и — что за дерзость! — капрал показался из помещения Брегина!..
— Пятый вечер повторяется это. Ах, что мне делать? — простонала Энни.
— Больше не повторится, — сказал я. Мне безумно хотелось подраться.
Всегда сторонитесь человека, любовь которого только что оскорбили; сторонитесь, пока в нем не поутихнет лихорадка, он свирепствует, как дикий зверь.
Я подошёл к капралу на веранде и, верно как то, что сижу здесь, решил выколотить из него жизнь. Он выскользнул на открытое место.
— Зачем вы шляетесь здесь, пена из грязной канавы? — вежливо говорю я ему в виде предупреждения: я хотел, чтобы он успел приготовиться.
Он не поднял головы, но сказал так уныло и печально, точно думал, что я пожалею его: «Я не могу её найти!»
— Поистине — сказал я, — вы слишком долго оставались с вашими исканиями в помещениях приличных замужних женщин! Поднимите голову, вы, замёрзший библейский вор! — прибавил я. — Тогда вы увидите все, что вам надо, да и ещё кое-что сверх того!
Но он головы не поднял, и я ударил его; моя рука скользнула вверх от его плеча до корней волос над бровями.
— Вот это тебя окончательно успокоит! — сказал я и чуть не пострадал сам. Опуская руку, я навалился на капрала всем телом, но ударил в пустое место и почти вывихнул себе плечевой сустав. Капрала не было передо мной; Энни же, смотревшая на нас с веранды, упала, дрыгнув ногами, точно петух, которому мальчик-барабанщик свернул шею. Я вернулся к ней: живая женщина, да ещё такая, как Энни Брегин, значит гораздо больше, чем целый учебный плац привидений. Я никогда не видывал женщины в обмороке, стоял над ней, точно прибитый телёнок, спрашивал её, не умерла ли она, и просил во имя любви ко мне, любви к мужу, к Святой Деве открыть свои благословенные глазки. В то время я называл себя всем, что есть скверного под сводом небесным, за то, что надоедал ей жалкими «амурами» в то время, когда мне следовало защищать её от капрала, забывшего номер своей столовой.
Право, не помню всех глупостей, которые я наговорил тогда, однако я не окончательно потерял голову и потому услышал шаги по грязи около дома. Возвращался Брегин, и к Энни вернулась жизнь. Я отскочил в отдалённый угол веранды, кажется, с выражением лица человека, во рту которого кусок масла ни за что не хочет растаять. Я ведь знал, что миссис Кин, жена квартирмейстера, сплетничала Брегину и говорила ему, что я вечно кружу около Энни.
— Я вами недоволен, Мельваней, — сказал Брегин, отстёгивая свой тесак: он пришёл с дежурства.