Три стороны моря
Шрифт:
Аякс затрепетал. Остров Саламин лежал напротив города Афины, который по ее слову основал Тезей. Остров Саламин в лице басилевса Аякса страстно желал быть лучшим другом Атридесов.
Но к Агамемнону вышел Одиссей, посланец ничтожной Итаки.
— Я принес! — сказал Одиссей.
— Что это? — ритуально вопросил Агамемнон.
Диомед поднял голову и посмотрел.
— Это знак Афины, хранившийся в ее храме в Трое. Знак Палладий оберегал город. До тех пор, пока он находился внутри стен, мы не могли их взять. Теперь он наш.
— Не разгневается
— Богиня подскажет сама. Мы узнаем, еще не зайдет солнце.
— Если Одиссей сделает это, — громко произнес Агамемнон, — он достоин доспехов Ахилла.
Аякс густо покраснел. Басилевсы, а их собралось около сорока, затаили дыхание — всем мечталось пограбить и домой.
— Я сделал это, — заявил Одиссей.
Он отбросил ткань и взорам открылось то, что казалось обычным щитом. На козьих шкурах жили змеи. Они извивались, но будто вырастали из щита-палладия. Они раскрывали пасти… Змеиных голов было бесчисленное количество. Нет, конечно, их можно было сосчитать, но каждому, кто глядел на это, виделось целое змеиное царство, прорастающее, ужасающее.
Словно единый вздох пронесся между басилевсами. Менелай отвернулся.
«Какая отвратительная гадость!» — сказал бы Терсит, если б его не убили.
— Не смей отворачиваться, если считаешь себя властителем! — грозно, но тихо приказал Агамемнон.
И вдруг змеи соскользнули со щита. Некая сила отпустила их, они расползлись по стану ахейцев, и ни одна пара глаз не успела проследить за ними. До захода солнца десять данов из числа рядовых воинов были укушены и тут же скончались, впрочем, без мучений.
Сразу же после захода солнца Агамемнон вручил Одиссею доспехи, ранее принадлежавшие Ахиллесу, сыну Пелея.
Оставим ненадолго вопрос вопросов: осталась ли верна Елена Парису. Сам вопрос достоин того, чтобы вдуматься, как порой поворачивается эта самая судьба…
Посмотрим на море.
Оно еще недавно покорялось владыке Крита — Миносу. Когда сначала огромная волна, а затем набег Тезея подрубили мощь Миноса, когда Кносс был полуразрушен и занят немножко дикими ахейцами, за право хозяйничать на морях развернулась борьба.
Приам пытался заменить Крит, сделав Трою образцовым торговым городом. Так называемые «народы моря»: даны, ахейцы, эолийцы и прочие греки почти объединились, признав племя Атридесов, однако Агамемнон держал власть только на суше. По морю рыскали за удачей Менелай, Идоменей, Мерион, Аякс, еще два десятка предводителей. С падением Трои, если бы оно все-таки совершилось, у любого из них возникала возможность покорить моря, все! Развернуть торговлю, пиратство, рабовладение, наемную перевозку. На море неминуемо началась бы резня. Однако семьи соискателей обитали на суше, где басилевс басилевсов не намерен был допускать какую бы то ни было резню.
Хозяина моря должен был благословить именно он. Агамемнон во главе всего, Диомед на суше, на море — кто?
Басилевсы Крита, Идоменей и Мерион? Они меньше других устраивали Атридесов: горный удаленный Крит был бы практически бесконтролен, их следовало держать под легкой угрозой такого же нашествия, как Троянское.
Ахиллес, в общем, подходил бы на роль, превратить сына соперника в зависимого, хотя и сверхпочетного бойца по типу Диомеда — спорно, но о чем спорить, коль соискатель сожжен.
Аякс с островом Саламин действительно имел много за. Но Агамемнон был бы не против сохранить право рыскать вдосталь за своим братом, который любил моря. Аякс вряд ли потерпел бы, честно сказать, необратимо бестолкового Менелая.
И вот уже под Троей выяснилось… Итака тоже была островом!
— Я доставил тебе то, что ты хотел, Одиссей?
— Да, славный Диомед.
— Ты доставил нам, а я доставил тебе.
— Я понимаю, что доспех Ахилла — не просто награда…
— Это ключ к морям. Можно запереть море на ключ, Одиссей, а можно открыть и впустить жаждущих.
— Я понимаю, это доверие.
— Теперь еще надо, чтобы пала Троя, — усмехнулся Диомед.
— Афина подскажет, что делать.
— Еще не зайдет солнце? Оставь, Одиссей, я-то не верю в эти чудеса. Я не хотел, чтобы Агамемнон увел войска отсюда, вот и все.
— Ты не веришь, что Афина за нас?
— Я не верю в богов, Одиссей.
— Но… как же?!
— Мир состоит из маленьких частичек. Ты следил за пылью когда-нибудь? Из чего она? Вот из чего состоят все предметы. И вот что управляет нами. Знаешь, что это?
— Что же?
— Ничто!
«Я говорил с Афиной! Я говорил с ней!» — чуть было не закричал Одиссей, но что-то ему помешало.
Он искренне пожалел Диомеда.
— Как тяжело тебе жить, — вырвалось у него помимо воли.
Диомед ответил с той же усмешкой:
— А жить, Одиссей, вообще непросто.
Прошлое накатывалось волнами, одна за другой, какие-то больше и страшнее, какие-то меньше и смешней, но каждая выносила на берег сознания новый обломок смертного существования, жизни во прахе и бессилии. Дионис не вступал в противодействие с Посейдоном, волны не казались ему атакой врага, это Афина видела их валами смерти. На Диониса катилась память, облизывала песок бессмертия, оживляла счастливую безмятежность.
Он бы не сомневался в избранном, он бы и не задумался, если бы тот, уведенный Анубисом к Сетху, все еще был жив.
Оказывается, пробравшись в пантеон, в самое святое святилище, веселое и лихое, чего не понять жрецам, он остался неполноценным. Да! Он проник к богам в одиночку, а память подсказывала, что в одиночку — только половина дела.
Он всего лишь вспомнил брата.
Единица высшей силы — Дионис — осознала себя ущербной, половинной и страдающей. Он бы поделился бессмертием. Как жаль, что бессмертием не делятся.