Три стороны моря
Шрифт:
Неужели это прибавляет мощности новому богу? Вот этот ужас утерянной давным-давно парной души, переживаемый на полную мощь нечеловеческих отныне возможностей, в то время, когда ты обязан быть легок.
Да, это сочетание прибавляет кое-что.
Он хотел настичь Сетха. В образе глупого, ни о чем не знавшего человека он угрожал Сетху. И теперь он действительно должен его настичь!
И
Что означает — лишить чужой веры, отнять бессмертие.
Его цель, кроме некоторых прочих: люди должны перестать бояться Сетха. Как в приливе отчаяния, перепрыгнув через собственную природу, некогда перестал бояться он сам.
Никто не узнает, что у Диониса был брат. Это звучит еще более странно, чем то, что Дионис вывел народ Израиль из страны Кемт.
Как день и ночь, отличались переживания Диониса и Аякса, как полет орла и тьма заброшенной гробницы, как искания бессмертного духа и терзания необузданной страсти смертного.
Аякс взращивал в себе коварство.
Он был бесхитростен и смел, хотя вряд ли совсем бесхитростен, раз пришел под Трою басилевсом Саламина. Он-то как раз имел брата, Тевкра, они были Теламониды, две мощные опоры среди ахейских героев.
Аякс защитил бы Ахиллеса ценой собственной жизни, если б мог, но когда Ахиллес пал, когда стало ясно, что Атридесы именно тут, под чужим городом выберут наместника морей, что им не быть сыну Пелея, даром что мать его считают нимфой-нереидой, — Аякс сразу же возмечтал. Он имел все права помечтать, он отлично знал: Агамемнон боится Идоменея, боится изворотливых умом критян, опасается удаленности, обособленности Крита, недосягаемости его горных внутренностей. Приамский Илион падет, и Эгейское море, Срединное море, да все известные моря останутся без торговли. А финикийцев, единственных торгашей, принять под щит легче легкого.
И Аякс точно рассчитал: только Саламин. Ну не Беотия же…
Что это за остров — Итака?! Что это за вождь — Одиссей?!
Трус, притворившийся сумасшедшим ради того, чтобы избегнуть войны. И не сумевший даже этого!
Аякс был глубоко оскорблен, жестоко, кровно оскорблен до глубины своей простой, древней, не терпящей обид души. Каменное тело, серьезное выражение лица, ахейский Гектор.
— Ты готов отобрать власть над данами? — спросил он ранним утром своего брата Тевкра.
— Да, — ответил Тевкр.
— Я все крепко обдумал, — сказал тогда Аякс.
— А я подготовлю лук и стрелы.
Тевкр не пользовался железными наконечниками, как Парис, но стрелок был отменный. Брат прикрывал его громадным, самым высоким у греков щитом, и это позволяло несколько раз прицелиться.
— Большая удача, что они собраны здесь, в одном месте, часто в одном шатре.
— Кто? — спросил Тевкр.
— Как кто? Агамемнон, — Аякс с удовольствием загнул палец размером с рукоять ножа, — Менелай, — он загнул второй палец, — Диомед…
Десяти пальцев, в общем, хватило.
— Я бы никогда не смог перебить их всех разом. Ты понимаешь? Только эта война собрала их для меня вместе.
Он посмотрел на брата и поправился:
— Для нас!
— А что будет… после? — осторожно поинтересовался Тевкр.
— После? Для них после не будет.
— А для нас?
— Для нас? Союз с Пелеем. Его суша. Наше море.
— А воины? Их тысячи…
— Воины? Они пойдут за басилевсом. За тем басилевсом, который останется.
Тевкр тяжело наклонил голову. Он размышлял.
— А ты думаешь, воины забыли, кто не позволил Гектору поджечь корабли?
Тевкр промолчал. Он-то помнил, что его стрелы двенадцать раз поражали троян с факелами.
— Досадно, что Терсита больше нет, — сказал Аякс. — Терсит бы пригодился.
Песнь восемнадцатая
Гермес вытряхнул камешек из сандалии. Крылышки при этом нежно затрепетали.
— Я устроил вашу встречу. И я удаляюсь.
Афина была в черном. Дионис облекся в хламиду цвета неразбавленного вина. Сорт определить было трудно, но и Гермес, и Афина понимали, что это вино водой не разведено.
Они встретились не на склоне, а у подножья горы Иды, с плоским видом на Трою и на лагерь двадцати девяти греческих армий с шатрами на берегу. Гермес не стал вертикально взлетать — он скрылся между деревьев, его ярко-желтая фигурка немного помелькала и исчезла.
— Пройдет чуть больше пятидесяти лет, и из всего этого множества не останется ни одного живого, — небрежно указала в сторону людей Афина. — Тебе радостно об этом думать?
— Нет.
— Мне когда-то было радостно. А Мерк только что сказал: пролетит три тысячи лет, и кто останется жив из тех, кого мы сейчас знаем? А?
— Что ты ответила?
— Совсем недавно я бы уверенно ответила: я!
— А теперь?
— А теперь ты задаешь много вопросов.
Дионис представил обреченный смерти город, осаждаемый обреченным смерти войском. В сущности, человек очень недолго жив, можно сказать, что мертвецы воюют с мертвецами.
Он не проникся этой картинкой, и потому опять спросил:
— Скажи, у тебя была сестра?
— Четыре, — с отвращением ответила Афина, — и все старшие.
— Я говорю не о пантеоне.
— А о чем? — и синие глаза ее потемнели в тон платью.
— Раньше. В той жизни у тебя была сестра?
Надо было обладать недюжинной наглостью, чтобы так говорить с ней.
— Вспомни, у тебя должна была быть сестра, такая же, как ты, точь в точь! — настаивал Бакх. — Это больно. Поэтому ты не помнишь. Твоя сестра-двойник всплывет из небытия последней.