Три стороны моря
Шрифт:
— Пока нет.
— Да! — вспомнила Афина. — Или я не дослушала, или там не сказано, что происходит, если они ей не нравятся? А? Так что?
Весьма скоро финикийцы стали называть таинственный остров, местоположение коего им было неизвестно, словом «гига». Слово было ругательным и чаще всего применялось финикийскими купцами в момент потери прибыли. В случае потери товара то же слово повторялось многократно, и в него вкладывался удесятеренный эмоциональный заряд. Одиссей действовал активно, финикийцы были вездесущи. В результате по всем берегам Срединного
Одиссей не только перехватывал чужие корабли. Он посещал чужие берега, и это было еще страшнее для их обитателей. Он не только разрывал финикийскую торговлю, он был готов помочь ей. Тот, кто раньше сообразит объявить себя данником Атридесов, кроме уплаты дани не потеряет ни крупицы золота, решил однажды Одиссей.
Потом, позже Одиссей будет вспоминать свои гигантские начинания как череду сказочных приключений.
По дороге домой.
Попробовал бы кто-то сказать это ему сейчас. Герой бы закричал в ужасе:
КУДА?!!!
Любовь двух избранных — вещь почти невероятная. Избранный не может отдаться другому человеку, не может открыть себя до конца. Он обязательно оставит то главное, ради чего живет. Он это не отдаст. Избранный может любить, если предмет его любви растворяется в нем, не требуя того же. Или переживает свою любовь как часть отношений со своим богом.
Но Одиссей не мог видеть в Елене Афину, потому что в Елене уже был Дионис. И наоборот.
Любовь двух избранных — это поединок беспримерной щедрости в сочетании с нечеловеческим коварством. С той стороны взгляда твоего возлюбленного прячется нечто чуждое, не исключено, убийственное для тебя — опаснее ничего нет. И ты, раскрывая объятия, в самые блаженные мгновения уступаешь место в собственном теле избравшему тебя бессмертному.
Это жуткая война вдвоем. Это такая любовь, какой не видать нормальным людям. Это то, чего не испытывал даже сам Дионис.
Более того. Ни Одиссей, ни Елена-Калипсо не знали, что другой — избранный. Не знали, чей. И наверняка не знали этого даже о себе.
Мы никогда этого не знаем.
Одиссей вернулся из небольшого перехвата: какие-то критяне до сих пор не поняли, что плавать по морям просто так отныне не получится. Добыча была никакой, да и отлучился он всего-то на два дня. Но когда корабль покидает остров — это уже опасность, это путешествие, ибо ты оставляешь надежную гавань, а в ней свое сердце.
Он вернулся, и Елена встречала его по колено в воде. Это было их правилом: он возвращается — она ждет, волны целуют ее ноги выше колен. Басилевс у ахейцев прыгал с борта корабля на песок, после того как воины уже втащат корабль носом на сушу. Это был символ власти. Одиссей, возвращаясь, прыгал к ней в воду. Это был символ любви. И это было полезно: воины принимали его за символ братства.
— Елена!
— Калипсо! Называй меня Калипсо.
Она увела его в грот. Это был их грот. Никто не смел войти в него, даже если бы сотня финикийских судов показалась на горизонте.
— Ты вспоминаешь Пенелопу? — неожиданно спросила Елена-Калипсо.
— Разве я говорил тебе ее имя?
— Нет. Зачем ты скрывал его?
— Я не скрывал.
— Но я узнала сама.
— Откуда?
— Из молитв.
Одиссей обнял ее. Он делал это жестко, он был костист и не мягок. Прежде она полагала, что он груб.
— А ты скучаешь по троянцу?
— Парису? Нет.
— Почему?
— С ним я слишком боялась умереть.
— Нас хотели бы отыскать очень многие… — усмехнулся Одиссей.
— Это так сложно?
— Для них — да. Они не могут поверить, что их тиран живет с двумя десятками моряков и с одним кораблем угрожает всем берегам сразу.
— Сейчас на берегу пять кораблей.
— Два я захватил, а два уйдут в Ахайю по свои?; делам. Я только что узнал ужасную вещь.
И Одиссей усмехнулся снова.
— Агамемнон Атридес убит в своем доме сьоей женой. Представляешь?
Елена подошла к выходу из грота. Свет вырезал ее темный силуэт для Одиссея.
— Может быть, это сказка, наподобие наших? — спросила она. — О циклопе, о лотофагах, о Сцилле и Харибде? Нет?
— Нет.
— Но тогда Атридесы не существуют. Агамемнон мертв, Менелай все равно что мертв — он раб в Черной Земле.
И она проговорила несколько фраз по-своему. Между незнакомых слов Одиссей услышал видоизмененное, глухое свое имя и имя Диомеда.
— Я сказала, что Атридесы теперь — вы.
Одиссей помолчал.
— Я Лаэртид, — наконец произнес он.
— Потому я и спросила, вспоминаешь ли ты свою жену. Тебе лучше стать Атридесом.
— Мой отец Лаэрт, а не Атрей.
— И твоя жена Пенелопа, а не Калипсо. Не так ли?
— Какое это имеет отношение к власти?
— Никакого, — ответила Елена.
Но Одиссей четко услышал: это имеет непосредственное отношение к власти, решающее отношение.
— Я хотел распустить слух о ветрах… — сказал он.
— Ветра спрятаны в мешок, мешок завязан узлом, секрет узла знаешь только ты, а значит лишь тебе позволено Эолом выпускать их на волю. Это можно спеть.
— Спой.
— Завтра. Утром звучит красивее.
— Хорошо.
Одиссей потянулся к Елене, но она отстранилась.
— Еще кое-что о Гелиосе. Нельзя есть мясо его священных быков. Существует земля, где бродят прекрасные быки, но их нельзя убивать и есть ни при каком голоде.
— Для чего это?
— Ты-то понимаешь, что Гелиос — не ахейский бог? Это могучий бог Ра, и я думаю, именно он держит сейчас в крепких руках нашего друга Менелая.
Что делал могучий бог Ра-Херу-Кхути, пока Елена произносила греческие слова, никто уже не узнает. А Менелай… Менелай прятался в тростнике с тремя давними, верными соратниками, и они до жути боялись крокодилов.