Три страны света
Шрифт:
Затерянные среди необъятного пространства вод, конца которым не видел взор ни в которую сторону, часто окутанные туманом зеленоватого цвета, среди глубокой безжизненности и мертвенности, окружавшей их, в борьбе с недружелюбной стихией, угрожавшей каждую минуту сокрушить их непрочное жилище, – как рады были они малейшему проявлению жизни, даже обманчивому призраку!
Сначала изредка попадались им суда и живые люди. Так, в первые дни плавания мореходы наши увидели сквозь туман за кормою лодочку под одним парусом и в ней двух человек. Пловцы были совершенно спокойны; и Каютин не мог не подивиться их изумительной дерзости.
– Да
– Чему тут дивиться? – заметил ему Хребтов. – Небось, в гости на другой берег едут. Люди вечно живут у моря: оно их поит и кормит, да им бояться его? Посмотрел бы ты наши "весновальские" промыслы, вот так страшны! тут поморцы наши перебегают с одной льдины на другую и так в иную пору забираются волей-неволей на середину моря, да и тут часто бог милует!
Но скоро мореходы наши перестали встречать действительные суда; зато часто впереди туманной полосы высоко над морем показывалась другая лодья, опрокинутая парусами вниз, потом над ней или под ней являлась другая лодья, третья, – и все дружно бежали тем же курсом, как и лодьи наших мореходов. И такое действие рефраксии, называемое у архангельских промышленников "маревом", продолжалось иногда по нескольку часов сряду.
Иногда, подобно огромной туче, проносилось над головами мореходов бесчисленное стадо гусей; мореходы испускали радостный крик, а собаки, приученные к ловле облинявших птиц, готовы были спрыгнуть с палубы и неистовым лаем приветствовали свою будущую добычу. В одну минуту, как будто вскинутое невидимой рукой волшебника, все стадо поднималось выше и с дикими, отрывистыми криками неслось к тем далеким и неведомым островам Ледовитого океана, где надеялось найти безопасное убежище. Несколько выстрелов, пущенных наудачу в такое стадо, доставляло мореходам свежую пищу.
Иногда вдруг вдали замечалось страшное волнение, слышался дикий рев и плеск.
– Смотри! смотри! – кричал пожилой мореход своему товарищу.
Каютин смотрел и видел огромное стадо белуг, числом не менее тысячи, мерно и торжественно двигавшихся по своему направлению и предводимых матками, которые, несли на хребтах своих черно-голубых детенышей. В таком случае мореходы радовались не одному зрелищу, – сердца их исполнялись сладкой надеждой.
– Все наши будут! – говорил Хребтов, указывая Каютину на удалявшееся стадо. – Ведь вот велики-велики, а как глупы… Только загони в губу да загороди лодками выход от моря, так и кончено: знай прикалывай!
Когда туман, подобный зеленоватому дыму, хоть не надолго рассеивался и на небе показывалось солнце, вся поверхность моря покрывалась разнородными морскими животными: белуги и лысуны, молодые моржи, зайцы и нерпы играли вокруг лодей.
Мореходы наши, довольные поводом к развлечению, много шутили и смеялись, стреляя по временам в стада играющих животных. Но они вовсе не были рады, когда вдруг появилась и начала вертеться около их лодей большая рыба из породы дельфинов: часто выходя на поверхность дышать, она каждый раз распространяла своим дыханием такое отвратительное зловоние, что необходимо было скорей поворачивать с того места, где она находилась.
– Что если б вдруг целое стадо таких рыб окружило нашу лодью? – сказал Каютин, с омерзением зажимая нос и страшно гримасничая при одной мысли о таком бедствии. – Кажется, можно умереть…
– Ну, оно, конечно, неприятно, – отвечал Хребтов,
– А чем промышляют?
– Да семгой больше. И народ не то чтобы бедный. А вот поди тут! Я такой нечисти не встречал даже у остяков и самоедов около Обдорска.
– Ты бывал в Обдорске?
– Бывал.
– Скажи, пожалуйста, что такое Обдорск? – спросил с особенным любопытством Каютин.
– А неважное место. Стоит у самой Оби, по правому берегу; церковь в нем, амбаров до сотни да домов тридцать обывательских; жителей до ста человек наберется… и только у четырех домов в рамах стекла, а в остальных вместо стекол натянута налимья шкура. Вот тебе и Обдорск! Как я там был, так счетом велось всего шесть лошадей и до тридцати кур. А вот собак много там, – они дело делают: тяжести перевозят, а зимой так голодают, что рвут и человека и все, даже жрут одна другую, хоть не показывайся на улицу!.. Невеселое место! Кроме оленины и рыбы, пищи никакой. В Полуе (река) летом водится муксуны и сельди; да ловят их одни церковники.
– Отчего так?
– Да только им позволено,
– Ну, а остяки – хороший народ?
– Да ты про каких спрашиваешь: про крещеных или некрещеных?
– Ну, некрещеные?
– Чего хорошего ждать? дичь! – отвечал Антип. – Живут так, что не приведи бог! Дети родятся белые и здоровые, а вырос – черен, как цыган!
– Отчего так?
– А от дыму. Уж так у них жилья устроены. Подлинно дикий народец!
– Конечно. А вот у нас, Антип Савельич, и не дикий народ, а черные избы не выводятся…
– А разве хорошо, – отвечал Антип. – Да что станешь делать? С иным нашим мужичком, словно как с остяком или лопарем каким, в сорок лет не столкуешь. Пробовал и я говорить!
Антип махнул рукой и помолчал.
– Ну, а что ж остяки? – спросил Каютин.
– Так вот, батюшка, спросишь иного, сколько лет? и не понимает, о чем спрашиваешь! Счета лет не ведут. Бабам вовсе имен не дают и на бабу так смотрят, как будто она вовсе и не человек. Вот и поди тут! А баба у них в тысячу раз лучше мужика: и работяща, и смышлена, и проворна… Да он, лежебок, отними ее у него, пропадет с голоду. Так нет! туда же, перед ней хорохорится…
– Да ведь уж не у них одних, Антип Савельич, обычай такой.
– И подлинно так! точно, не у них одних. Иной бабу точно скотину какую в дом берет: нужна-де работница! А там не спрашивай, любо ли ей, нет ли, – живи, работу тяжелую неси… Измается сердечная: замуж шла, кровь с молоком была, глаза словно самоцветные камни горели, белые руки словно наливные яблоки были… а прошел год – на кладбище несут!
Чувство сильней обыкновенного участия и сострадания к чужому, отвлеченному горю слышалось в голосе Антипа. Кончив речь, он глубоко вздохнул и повесил голову.