Три венца
Шрифт:
На лице Курбского он прочел, должно быть, некоторое недоумение, потому что решился на акт геройского самоотречения.
– - Вы, пожалуй, думаете, что мне мою рану легче переносить, чем вам вашу? Так извольте же: в виде особого доверия, для конклюзии, я покажу вам то, чего до сего часа ни единый человек в мире, кроме врача моего, еще не видел.
Он стал осторожно снимать со щеки своей повязку. В пальцах его заметна была нервная дрожь; сжатые губы его передергивало; но он выдержал свой "рыцарский" характер -- и повязка спала.
– - Ну, что? Хорош?
В натянутом смехе щеголя слышалась какая-то удалая, хриплая нотка.
Курбский, взглянув, в самом деле испугался. Вдоль всей левой щеки пана Тарло, от угла рта до самого уха, зияла глубокая рана, хотя и сшитая, казалось, но потом как будто опять растравленная, потому что цвет ее по середине был ярко-пунцовый, а к краям она переливала цветами радуги от бледно-желтого до темно-лилового.
– - Бог мой! Кто вас лечит, пане?
– - спросил Курбский.
– - Ведь рану-то вам совсем разбередили.
– - Правду сказать, и моя тут отчасти вина, -- сознался пан Тарло, старательно перед зеркалом налагая себе опять повязку.
– - Кто мазь советовал, кто присыпку, примочку...
– - И вы, небось, слушали всякого, пытали всякую дрянь? Побойтесь Бога! За что вы терзаете себя? Промывали бы себе щеку по несколько раз в день просто студеной водой -- в неделю бы зажило. По себе сказать могу: видите шрам на лбу?
– - Тоже от поединка?
– - Н-нет, -- замялся Курбский, -- в лесу раз недобрые люди напали, до кости череп раскровянили...
Пан Тарло чуть-чуть усмехнулся: припомнил, видно, что слышал от покойного Юшки про участие молодого князя в разбойничьей шайке.
– - А теперь вот только малый след остался, -- сказал он.
– - Так вы думаете, любезный князь, и у меня так зарастет?
– - Хоть, может, и не так: очень уж запустили, но все же куда скорее, чем от мазей и присыпок.
– - И показаться в людях скоро можно будет? Курбский понял, перед кем тот так опасливо скрывал свою изуродованную щеку.
– - Отчего же нет?
– - отвечал он.
– - Для очей женских нет ничего краше, как этакий изрядный шрам на лице рыцаря.
Рыцарь просветлел.
– - И то правда! Вы, князь, душа-человек! А я-то, признаться, к вам вот зачем. Царевич ваш доселе на меня из-за вас косо смотрит. Не замолвите ли вы ему при случае дружеское слово за меня?
Заискивающий, притворно задушевный тон, которым была произнесена эта просьба, охладил снова минутное участие Курбского к пострадавшему через него врагу.
– - После того, что было между нами, пане Тарло, о дружбе у нас с вами не может быть и речи, -- сухо отвечал он.
– - Да и нуждаетесь ли вы в чьем-либо заступничестве?
– - Ну, полноте, князь! Ваше слово для всякого ценно. Я твердо рассчитываю на ваше рыцарское отношение к вашему прежнему врагу.
И, поцеловав Курбского по польскому обычаю в плечо, гость, наконец, удалился.
Балцер Зидек, должно быть, стоял за дверью, потому что тотчас за уходом пана Тарло юркнул опять в комнату.
– - А! Каков перстенек-то?
– - говорил он, повертывая во все стороны надетый у него на указательном пальце алмазный перстень, который от этого так и сверкал, так и переливался разноцветными огнями.
– - Дайте его сюда, Балцер!
– - отрывисто сказал Курбский, которому было невыносимо видеть Марусин перстень на руке балясника.
– - Извольте, ваша милость! Еврея-то я уломал-таки: отдает за пятьдесят дукатов.
– - И это для меня, признаться, много.
– - Рассрочит! Покуда ваша милость надумаетесь, он вас не будет тревожить. Прошу прощенья: меня звали.
И с тою же поспешностью Балцер Зидек скрылся из комнаты, оставив заманчивый перстень в руках молодого князя. А Курбский? Первым побуждением его было -- крикнуть назад шута; но голос у него замер в горле. С какою-то скорбною радостью стал он разглядывать перстень.
"Что за прелесть! Надо возвратить Марусе, непременно возвращу. Но через кого? Случай найдется. А до времени..."
Он расстегнул у себя ворот, достал тельный крест с образком своего ангела и, сам перед собой краснея, на одной цепочке с образком прицепил "заповедный" перстень.
Глава тридцать пятая
В КОМ СИЛА
– - Да ты, князь Михайло, совсем, я вижу, молодец-молодцом!
– - сказал царевич, возвратившись опять из многодневной отлучки.
– - Из лица только маленько еще бледен. Поправляйся, поправляйся, -- пора; ты мне более чем когда-либо нужен.
На вопрос Курбского: как он доволен своим объездом воеводства и поездкой в Варшаву, Димитрий немного замялся: потом нехотя отозвался, что принимали-то его паны вообще радушно, даже пышно, "чисто по-польски..." Но раздумчивый, озабоченный вид его показывал, что ожидал он еще чего-то иного.
– - Да тебе же, государь, посулили, что они все горой как один человек, станут за тебя на сейме?
– - прямо поставил уже вопрос Курбский.
– - Сулить-то сулили...
– - А на поверку-то не то выходит?
Царевич взял друга своего за руку и усадил его на диван рядом с собою.
– - До сегодня, Михайло Андреич, жалеючи тебя, больного, я не хотел тебя своими делами тревожить: не расхворался бы еще пуще...
– - Да ведь я же, государь, сам видишь, все равно, что здоров.
– - Вот потому-то мне и охота бы теперь побеседовать с тобой душевно. Хоть и с высокими людьми я вожусь тут, а опричь одного тебя, у меня здесь нету доселе (что греха таить!) ни единого истинного доброжелателя. У всех у них одно лишь на уме: покорыстоваться от меня, будущего царя московского. Ты же -- человек совсем верный, тайны никакой не выдашь...