Три венца
Шрифт:
Балцер Зидек, не спускавший глаз с Курбского, прервал тут его размышления:
– - Вашей княжеской милости, верно, повидать кого из них нужно?
– - М-да... княжну, но совершенно как бы случайно, так, чтобы сама она впредь об этом не ведала.
– - Так и назвать ей вашу честь не дозволите? Трудненько это будет... Ну, да Балцер Зидек вам все оборудует в наилучшем виде. Только деньжонок это будет стоить ой, ой!
– - многонько денег: без смазки разных мамушек да нянюшек не обойдется.
Курбский не стал торговаться и дал своему новому комиссионеру выговоренный им задаток. Через два дня тот возвратился с удовлетворительным ответом: после немалых трудностей ему удалось-таки проникнуть в дом княгини Крупской и войти в сношение со старушкой-мамкой княжны. По счастью, княгиня, с перепуга после нападения разбойников, занемогла, и мамка, вместо нее, сопровождала теперь княжну и к заутрене, и к вечерне. В кармелитский монастырь, однако, Курбского, как мужчину, не допустили бы; поэтому хитрая старуха намыслила свести раз свою питомицу к вечерне не туда, а в Марианский костел, под предлогом, что она, мамка, дала обет поставить свечу святой Марианне.
В урочный день и час Курбский был в Марианском костеле. Он занял место за колонной около главных входных дверей (как было условлено через Балцера Зидека с мамкой сестры его), чтобы не пропустить незамеченным никого из входящих богомольцев. Вот загудели колокола, и храм начал быстро заполняться. Курбский не спускал глаз от входа.
Тут показалась ожидаемая. Хотя лицо ее было покрыто черного цвета флерным "квефом" (головное покрывало), Курбский не мог сомневаться, что то сестра его: высокая фигура, горделивая осанка живо напомнили ему его мать, а в ковылявшей за панной старушке он узнал мамку сестры.
Он подался вперед, и когда обе только что проходили мимо него, произнес тихо, но самым задушевным тоном:
– - Сестрица Марина!
Молодая панна вся так и вздрогнула и испуганно воззрилась на него. Но вслед затем она еще выше, надменнее вскинула голову и прошла далее.
Заиграл орган; храм огласился стройными звуками церковной музыки и хорового пения. Курбский опустился на колена сейчас за коленопреклоненной княжной.
– - Царь и Отец Небесный!
– - вполголоса начал молиться молодой князь.
– - Укроти, смягчи гордое сердце сестры моей, чтобы она вспомнила своего забытого брата! Внуши ей, Господи, что ему от нее ничего не нужно, что разыскал он ее единственно по братской любви, чтобы помочь ей и словом, и делом.
Церковная музыка покрывала мольбу Курского, но не совсем заглушала ее: четки в руках молодой княжны заметно задрожали. Вдруг она стремительно поднялась и, потупившись, удалилась в сторону, в один из боковых приделов костела.
Простояв с минуту еще на коленях, чтобы не обратить постороннего внимания, брат ее также привстал и направился к главному входу; но отсюда, позади колонны, он обошел кругом к тому самому приделу, где должна была находиться княжна Марина.
Она, точно, как будто ждала брата. Лежала она, правда, опять на коленях перед старинной иконой Пречистой Девы; но икона помещалась в глубокой нише, едва освещенной одиночной лампадкой, и никого кругом, даже старухи-мамки не было видно. Когда Курбский занял место на каменных плитах рядом с молящейся, та на этот раз уже не шевельнулась.
– - Дорогая сестрица!
– - тихо заговорил Курбский.
– - Доверься мне! Сам Бог свел нас здесь, в Кракове. Ежели ты несчастна, то я сделаю все, чтобы выручить тебя.
Молодая девушка не отвечала, не оглянулась даже на него; но все тело ее затрепетало, голова поникла еще более, и Курбскому послышался всхлип.
– - Ты плачешь, Марина? Стало быть, ты вправду несчастна?
– - продолжал он.
– - Скажи: ты идешь в монастырь не по своей охоте?
Девушка повернулась к нему лицом, быстро откинула черный флер -- и он узнал и не узнавал в ней свою сестру Марину: за последние шесть лет, что они не видались, из совсем молоденькой, по семнадцатому году, панночки распустилась видная, гордая панна. Только в лице ее не было ни кровинки, в увлажненных глазах ее была написана ожесточенная скорбь.
– - А ты теперь тоже католик?
– - выговорила она.
– - Нет, я по-прежнему верен восточной церкви...
– - Так отойди же от меня! Или нет, я сама уйду. Она опустила "квеф", приподнялась и хотела удалиться. Брат заступил ей дорогу.
– - Дорогая моя! Сестрица моя милая! Выслушай брата... Ведь нам с тобой, по всей видимости, никогда уже на веку не встретиться. Кроме матушки, у нас с тобой был и родитель. Если он, живя меж католиков, до глубокой старости, до последнего издыхания упорно держался восточной церкви, то...
– - Молчи! Не смей говорить мне ничего против нашей святой римской церкви!
– - запальчиво прервала его княжна Марина.
– - Ты забываешь, что ты в костеле, что всякое слово здесь против нашей веры -- богохульство!
– - Не буду, сестрица. Отыскал я тебя вовсе не с тем, чтобы отвратить тебя от твоей веры. Оба же мы молимся тому же Создателю, а как молимся, лишь бы молились истово, без утайки -- для Него, Отца нашего Небесного, все одно: все мы -- его дети. Узнал я, вишь, что отдают тебя в монастырь, и должен был спросить: не неволят ли тебя?
Княжна Марина со вздохом отвернулась и медлила с ответом.
– - Значит, неволят!
– - воскликнул Курбский.
– - Я этого не допущу!
– - Ты?
– - недоверчиво промолвила сестра и горько улыбнулась.
– - Тебя, баннита, матушка просто в дом не впустит, а узнает брат Николай -- помилуй тебя Бог!
– - Баннит я еще, правда, сестрица; но банницию с меня не нынче-завтра снимут: я здесь, в Кракове, не сам по себе, а с московским царевичем, при котором состою самым близким человеком.
– - Да сам-то царевич кто такой? Слышала я...
– - Теперь, милая, я попрошу тебя замолчать!
– - решительно перебил ее брат.
– - Я признаю его за царского сына и не дозволю против нею ни полуслова. Довольно с тебя, что он прибыл в Краков с согласия короля Сигизмунда, что король готов принять его и не отказывает ему в своей поддержке. Ты понимаешь, значит, что через своего царевича я мог бы многое для тебя сделать. Откройся мне: за что родные на тебя так осерчали, что осудили тебя на вечное заточение?