Три венца
Шрифт:
– - Купите, панове, купите! Вот липкий пластырь -- для болтунов; вот ляпис -- для злых языков; вот мазь -- для ращения волос, коли вас манихеи общипали; вот хлыстик, коли вам не перескочить камней преткновения... Купите! Купите!
– - Остры вы умом, Балцер, а язык ваш того острее!
– - заметил, проходя мимо, Курбский.
– - Ум -- аптека моя, ваша милость, а острословие -- ланцет, -- отозвался балясник.
– - Для чего я живу?
Чтобы лечить ближних от скуки и горя. А для чего лечу их? Чтобы самому жить. Не мог ли я каким зельем услужить и ясновельможному князю?
– - Нет, Балцер,
– - Да боль-то какая у вашей чести? Не внутренняя ли, душевная? Не сомнения ли вас мучат?
– - Может быть...
– - Так есть у меня для вас такие два словечка, что сомнения те как ветром сдунет.
– - Какие же то словечки?
– - Сказать их можно лишь на ушко, а тут, изволите видеть, сколько лишних ушей, да все больше не в меру длинных.
– - Куда же нам отойти?
– - А вон в проулочек.
Курбский направился молча в указанный шутом глухой проулок. Балцер Зидек, продолжая чесать язык, бежал вприпрыжку рядом. Слегка до сих пор накрапывавший дождик полил вдруг сильнее. На углу сидели, прикорнув на земле, две старухи-торговки, одна с лукошком крашенных яиц, другая с корзиной гнилых яблок.
– - Ишь ты, как зарядило!
– - ворчала одна из старух, -- то-то у меня с утра еще поясницу ломило. Смотри, говорю дочке, дождь будет! Ан по-моему и вышло.
Балцер Зидек с угрожающей миной остановился перед торговкой.
– - Ты что это, тетка: вперед уже знала, что дождь будет?
– - Вестимо, знала, родимый.
– - И по начальству не донесла? А все вельможное панство тут мокни из-за тебя под дождем? Ах, ты старая ведьма! Это тебе так не сойдет.
И, насев на нее, шут начал методично, не спеша, отсчитывать по спине ее рукою шлепки, приговаривая:
– - Это за панов! Это за хлопцев! Это за смердов! А это за Балцера Зидека!
Бедная старушонка заголосила; Курбскому пришлось вступиться в дело. Бросив разобиженной серебряную монету, он сделал обидчику внушение и отвел его затем глубже в проулок под выдающийся навес, укрывший их от дождя.
– - Ну, так говорите же, Балцер, что у вас есть для меня? Только сделайте милость, не паясничайте.
– - А вот, извольте слушать, милостивейший князь. Вчера это ввечеру вышел я задним крыльцом на улицу -- людей посмотреть и себя показать. Глядь -- мимо меня шмыгнули двое: впереди старик седобородый в нищенском одеянии, а за стариком мальчуган в холопской ливрее. Это бы не диво, а то диво, что походка-то у старика совсем не стариковская; мальчуга же с лица, ни дать, ни взять, наш пан Бучинский. "Эге!
– - смекнул я.
– - Балцер Зидек, не зевай!" Благо, уже так стемнело, что мне без опаски можно было идти за ними. Вот подошли мы к дому иезуитов, и хоть старик-то был с виду нищий, но привратник без дальних слов с низким поклоном впустил обоих. Обождав маленько, я к привратнику:
– - Так и так, -- говорю, -- пан воевода мой послал меня сейчас за паном Бучинским. Пропусти-ка.
– - Никак, -- говорит, -- невозможно: не велено.
– - Что за вздор! Я же, -- говорю, -- очень хорошо знаю, с кем он здесь и зачем.
– - Знаешь?
– - Еще бы не знать, коли за этим же делом послан.
– - Так... Ну, погоди, говорит, тут; а я дежурного послушника вызову.
Вызвал дежурного; переспросил меня и тот, головой помотал, однако ж наверх провел, в приемную. "Пойду, -- говорит, -- доложу пану Бучинскому". Пошел он докладывать; а я не промах, -- тихомолком вслед. Дошли мы этак до самой молельни иезуитской. Стал он шептаться с приставленным тут у дверей другим послушником; а я, прижавшись в уголок, от слова до слова все и подслушал. Да что узнал тут -- и, Боже мой!
– - Что же такое?
– - спросил Курбский, у которого, в чаяньи чего-то недоброго, дух захватило.
Балцер Зидек полез в карман за своей черепаховой табакеркой и, щелкнув ее по крышке, предложил табаку молодому князю:
– - Не прикажете ли?
– - Нет, благодарю... Так что же вы узнали? Говорите скорее!
Шут, не спеша, набил себе табаком сперва одну ноздрю, потом другую и языком причмокнул.
– - Что узнал! М-да... для всякого простого человека новость эта дуката стоит, а ваша княжеская милость, я знаю, не поскупится и на пяток дукатов.
Курбский, не прекословя, достал кошелек и вручил шуту требуемую сумму.
– - Вот это по-княжески!
– - сказал Балцер Зидек, пряча деньги.
– - В молельне-то, оказалось, исповедывался у папского нунция, причащался да миропомазан был по римскому обряду тот самый седобородый старик, что пришел туда с паном Бучинским...
– - Ты лжешь, бездельник!
– - вспылил Курбский и железной пятерней своей схватил шута за горло с такою силой, что тот посинел и захрипел.
Тотчас же, впрочем, опомнясь, богатырь наш устыдился уже своего грубого насилия и разжал пальцы. Балцер Зидек, болезненно морщась, стал растирать себе рукою шею.
– - Экие рученьки у вашей чести... Чуть не задушили ведь, как собаку...
– - Потому что вы, Балцер, как собака, лаете на всякого...
– - сдержаннее проговорил Курбский.
– - Лаю? Разве я кого по имени назвал вам?
– - Не называли, но разумели, я знаю, царевича Димитрия.
– - А коли знаете, так, стало быть, сами же того ожидали от него. Нет дыму без огня. За что же обижать-то бедного шута?
– - Ну, не сердитесь, Балцер. Очень уж горько мне было слышать... Но кручина у меня не эта одна: есть и другая.
– - А звать-то ее как? Не княжной ли Крупской?
– - Да вы, Балцер, узнали еще и про нее что-нибудь?
– - с беспокойством приступил к шуту Курбский.
– - Узнал... Но ведь ваша милость совсем, пожалуй, задушите?
– - Не трону!
– - И лжецом не обзовете?
– - Не обзову.
– - Ах, да!
– - вздохнул с соболезнованием Балцер Зидек.
– - Эти патеры -- бедовый народ: ни другим, ни себе! Ровно через три дня княжны Крупской не будет -- будет Христова невеста.
– - Через три дня! Это верно?
– - Чего вернее: от самой старухи-мамки нынче сведал.
– - Что мне делать, Господи? Что мне делать!
– - А попросту, не говоря дурного слова, ее выкрасть.
Курбский даже вздрогнул; шут словно прочел в душе его.
– - Легко сказать: "выкрасть!" -- промолвил он.
– - Да как? Где взять в такое короткое время надежных пособников?
– - А Балцер Зидек на что же! Балцер Зидек вам всю штуку оборудует. Нынче же еще повидаю мамку. Угодно князю?