Три венца
Шрифт:
– - Сколько ратников прикажете вписать от вашего имени, пане добродзею?
– - спросил пан Бучинский.
– - Пишите хоругвь...
– - был глухой ответ.
– - Целую хоругвь?
– - Что, что такое?
– - донеслось опять звонко с хор.
– - Ничего не пишите: он не пойдет на войну!
В шумевшей кругом толпе послышался уже громкий смех. Пан Тарло обомлел, но тотчас снова пришел в себя и заявил во всеуслышанье:
– - Пока я воздержусь еще определить цифру моих ратников и прошу отметить в списке только меня самого.
– - Да я же не отпущу вас!
– - не унималась любящая супруга.
– - Я не куплю вам ни коня, ни вооружения!
Скандал вышел полный, небывалый. Пану Тарло ничего не оставалось, как поскорее стушеваться, что он и не замедлил сделать.
Зато дальнейшая подписка имела блестящий успех: национальный гонор польский заставлял каждого из прочих подписчиков оттенить себя от бедняги пана Тарло возможно большим числом собственных ратников.
На последовавшем под вечер банкете эпизод с супругами Тарло служил одной из самых благодарных тем разговора. Ни самого щеголя, ни нежной спутницы его жизни не было на лицо. Но от придворного врача было всем известно, что пани Бронислава не на шутку занемогла; а злые языки прибавляли, что недомоганью этому был не беспричинен чересчур скорый на расправу супруг ее.
Великое изобилие на банкете яств и питий, в особенности же присутствие, без разбора, именитой и бедной шляхты отозвалось на самом характере пиршества. Еще до "заедков" дамы вынуждены были покинуть столовую. Бессвязные речи, нелепые тосты и раскатистый хохот гудели, гремели с одного конца столовой до другого.
Один только царевич, сидевший между будущим своим тестем и новым секретарем, был как-то раздумчив и молчалив. На участливый же вопрос пана Бучинского: чего он так нерадостен среди общего веселья, -- Димитрий тихо вздохнул:
– - А вы не слышите разве, что у всех тут на уме, какое у всякого третье слово? "На Московию!" Чему вперед все рады? Конечно, не моему торжеству, а разорению моей отчизны!
– - Да, ваше величество, уж не взыщите: вековые вражды двух народностей ни вам, ни пану воеводе сразу не искоренить. Скажу более: без этой вражды сегодняшняя подписка противу Годунова потерпела бы, может быть, неудачу.
– - Хорошо хоть, что Курбского нет теперь при мне...
– - пробормотал про себя Димитрий.
От входных дверей донеслась такая крупная брань, что все банкетующие повернули головы. Оказалось, что придворный шут Балцер Зидек цепким чертополохом ухватился за полы какого-то пана, который с негодованием, но тщетно от него отбивался.
– - Сейчас брось его, Балцер!
– - гневно прикрикнул на балясника Мнишек.
– - Что у вас с ним, пане Цирский?
Пан Цирский, мелкий шляхтич-однодворец, поневоле должен был подойти к вельможному хозяину, и с видом оскорбленного достоинства ударяя кулаком в грудь, начал объяснять, что, не желая понапрасну беспокоить пана воеводу, он тихомолком собрался восвояси, когда вдруг в дверях привязался к нему этот бездельник...
– - Потому что пан по рассеянности кое-что еще здесь забыл, не все прихватил, -- перебил его Балцер Зидек.
– - Позвольте поштучно проверить.
И прежде чем совсем оторопевший пан Цирский успел воспротивиться, проворный шут извлек из-под полы запасливого гостя пару серебряных ложек, серебряную же "талерку" и, наконец, позлащенную "пугару". Общее недоумение разрешилось гомерическим хохотом одних столующих и ропотом других. Уличенный похититель готов был, казалось, сквозь землю провалиться. Но великодушный хозяин дал поступку его совершенно неожиданную окраску.
– - Я могу выразить пану Цирскому только мою искреннейшую признательность, -- сказал он, с легким разве оттенком иронии, -- что в память сегодняшнего знаменательного дня он взял некоторую мелочь с собою. Эй, хлопцы! Уложить сейчас все это пану Цирскому в корзину да приложить полдюжины венгерского. Но особенно меня радует, что сделано это было так чисто: кроме записного нашего соглядатая, Балцера Зидека, никто-таки ведь из нас здесь ничего не заметил! Это был первый опыт предстоящих нам в Московии военных фуражировок, и опыт, надо отдать честь, вполне удачный! Предлагаю, панове, тост за нашего первого фуражира, пана Цирского!
Тост был принят с одушевлением и заключился единодушным ликованием пирующих:
– - На Московию!
"Как хорошо, что Курбского нет при мне..." -- повторил мысленно про себя царевич.
Утешался он только тем, что войско-то хоть у него обеспечено. Но и это утешение едва не было отнято у него на следующее же утро. Пан Мнишек казался чрезвычайно озабочен; на вопрос же Димитрия: что его так сокрушает, -- как бы нехотя отозвался, что вчерашний анекдот с паном Цирским наглядно, кажется, показывает, с какою голью, даже среди родовой шляхты, им придется иметь дело. Чего же после этого ждать от природных проходимцев, низкорожденной черни? Держать в надлежащей субординации такую шайку, одевать, содержать их всех -- никаких сил и средств, пожалуй, не хватит.
Такой упадок духа пана воеводы, искренний или притворный, немало смутил Димитрия. Но опытный пан Бучинский, которому он, как ближайшему к себе теперь человеку, сообщил свои сомнения, разрешил их очень просто:
– - Да пожалуйте ему также удел на Руси. Одним больше или меньше -- не все ли уж вам одно? А духом он, увидите, мигом воспрянет.
И точно: пасмурное чело пана Мнишка тотчас просветлело, когда царевич, поразмыслив, последовал совету умника секретаря и новою грамотою, от 12-го июня 1604 года, пожаловал тестю княжества Смоленское и Северское. Димитрию же сдавалось, что он подписал свой собственный приговор, и невольно вспомнился ему опять Курбский, при котором, как знать! он повел бы себя, может быть, совсем иначе.
А где же был тем временем сам Курбский?
Глава сорок третья
МИШУК!
– - Михайло Андреич! Ты ли это? Не сонное ли виденье?
Курбский задержал коня и протянул руку пешеходу, которого нагнал на дороге и в котором узнал Данилу Дударя, прошлогоднего спутника и "архангела" купца Биркина. Запорожец оглядел сперва свою собственную руку: чиста ли? отер ее о свои широчайшие шаровары и затем уже бережно принял и пожал кончики княжеских пальцев.