Три весны
Шрифт:
— Как же так? — вступил в разговор Алеша. — Мужья, выходит, воюют, а тут…
— А чего тут? Тут ничего.
— Нехорошо все это.
Шофер покосился на Алешу:
— Ну и ну! Взаправду ты? Смешной… Ежели ребятишек нагуливать, так оно стыдно. А ежели то да се, да другое?.. Так Пашка Сазонов не имел, значит, никакого зла на председателя. Но тот возьми да съезди красноармейку по роже. Ты, говорит, чего ж это, сука? Тебе, говорит, мало одного? Вот тогда-то Пашка и принялся за председателя. Разукрасил чисто как клоуна. И ничего, тот смолчал. Ведь Пашку не пошлешь на фронт и не засудишь. На нем колхоз держится. Вот он-то как раз и напахал много.
Деревня открылась внезапно. Машина выскочила на бугор, и Алеша увидел аккуратные домики, разбежавшиеся по низине одной улицей. За селом поблескивала на солнце стальная полоса речки, а дальше за нею густо синела тайга. Удивительные места. А что будет здесь летом, когда распустятся листья на деревьях и запестрят на лугу цветы, трудно было себе представить. Пожить бы здесь!
— Мне в деревню ни к чему, — сказал шофер. — Я сразу на полевой стан, к Пашке Сазонову. А поварихой в Пашкином отряде та самая краля, — он многозначительно ухмыльнулся, нажимая на тормоза. — Так куда тебя?
— На стан, — махнул рукой Алеша.
— Он при себе ее держит. Ох и баба! Вот посмотришь!..
Алеша едва терпел шоферскую болтовню. Ему хотелось сказать, что все это совершенно неинтересно, что самому Сазонову Пашке следовало бы набить морду, чтобы не лез к красноармейкам. Но Алеша не мог портить своих отношений с шофером, который обещал через день заехать за Алешей и увезти его в Ачинск.
— Председатель теперь ходит к учителке. Там не на что глядеть — пуговица. А тоже то да се, да другое…
Полевой стан тракторного отряда раскинулся на голом бугре у края уходящего в низину покатого поля. Рядом с ветхим вагончиком стоял колесник, тут же были еще какието машины и приспособления, названия которых Алеша не знал. Неподалеку жарко пылал костер, обнимая закопченный котел, подвешенный на толстой березовой палке.
На сигнал автомобиля из вагончика выскочила женщина в фуфайке и холщовой юбке, повязанная выцветшей ситцевой косынкой. В глаза ей ударило солнце, и она ребром приставила ко лбу ладонь, чтобы лучше рассмотреть приехавших.
— Она, — еле слышно шепнул шофер.
Ничего привлекательного в ней Алеша не нашел. Среднего роста, плотная, толстозадая. Женщина, каких полно в каждом селе. Наверное, и он такой же, Пашка Сазонов.
— Бригадира нет, что ли? — спросил у нее шофер.
— Работал он сутки без передыху и чичас спит. Да, видно, уж пора будить. Хочет кончить полосу до ужина.
— А чем покормишь? — спросил шофер, направляясь к костру.
— Кулеш варю. Подожди малость.
Сазонова будить не пришлось. Он проснулся от шумного разговора и вышел из вагончика, костлявый, черномазый, волосы — кольцо в кольцо. Встал, широко расставив длинные ноги и подперев бока волосатыми руками. Его глаза исподлобья следили за приехавшими.
Алеша подошел к нему, поздоровался. Сазонов ответил незамедлительно, с подкупающей простотой:
— Здорово-те. По какому делу будешь?
— Я из районной газеты. Мы узнали о вашей высокой выработке, и я приехал, чтобы описать опыт.
— Ты ишака видал? — неожиданно спросил Сазонов.
— Да, — удивленный его вопросом, сказал Алеша.
— А я не видал. Но сказывают, что ишак столько везет на себе, что спина дугой прогибается. Переставляет ишак ноги и везет. Вот и весь его опыт. И мы так же.
— Ну, а почему не все так работают?
— Все стараются, да кой у кого кишка тонка. Я в прошлом году прицепщика запахал насмерть. Уснул — и под плуг. И не фронт у нас вроде, никто не стреляет, а тоже вот… Может, совсем и не сон виноват, а голодуха.
— Значит, вы считаете…
— Ничего я не считаю. В соседнем колхозе за два мешка пшенички семерых посадили. Того и гляди, что дадут вышку. Вот она, какая цена хлебу.
— А ты, Паш, приезжему про Митьку расскажи, — шепнула женщина, робко поглядывая то на Сазонова, то на Алешу.
— Что Митька! — отмахнулся Сазонов, но тут же спохватился. — Дак и он с устатку в копну свалился, да и болел к тому. А тракторист и не заметил его.
Алеша слушал Сазонова и думал о том, что редактор прав. Этот тыл неотделим от фронта. Вот в таких деревнях, Соколовках да Ивановках, по всей стране люди не жалеют себя для победы. А что до жуликов и дезертиров, то это ржавчина. Она и на фронте есть, только там ее легче распознать. Там человек весь на виду, куда бы он ни пошел, что бы ни делал. А в тылу можно спрятаться за должностью, за спиной родственника или дружка. Почувствовать себя незаменимым.
— Хорошо, Сазонов. Но на войну ты просился?
Тракторист улыбнулся своим воспоминаниям:
— Было поначалу. Вроде как совесть убивала. На передовой кровь льется, а я все тут. К директору эмтеэс ездил проситься на фронт. Да потом раздумался, что колхоз оставить на произвол судьбы нельзя. Я ведь двужильный. Мне в аккурат двух дюжих мужиков на прицеп надо, чтоб двадцать часов работать. Вот ты спрашиваешь про гектары. Дал я вчера и третьего дня по две с половиной нормы. А почему? Да потому, что норма рассчитана на восемь часов, а я прихватываю лишнего. Пожалел вот их и остался, — Сазонов кивнул на женщину. — А ты, я вижу, фронтовик.
— Фронтовик.
— Айда на полосу. Там потолкуем, — сказал Сазонов с подчеркнутой доброжелательностью и зашагал к трактору.
Он допахал загонку до ужина и переехал на соседнюю полосу. Пока прицепщик очищал корпуса плуга от налипшей на них земли, Алеша и Сазонов курили. Алеше определенно нравился этот работяга, который вел себя в разговоре уверенно, с достоинством. Мало-помалу Алеша стал с ним на короткую ногу. И позволил себе спросить, будто бы между прочим:
— Как у вас с председателем? Не очень сердится за синяки?