Три влечения Клавдии Шульженко
Шрифт:
– Выдвижение в первый класс одной Пантофель-Нечецкой было бы ошибкой! Предлагаю поставить туда Шульженко и Кето Джапаридзе!
И плотина прорвалась – заговорили все.
Режиссер Крамов:
– Шульженко и Джапаридзе в первый разряд!
Писатель и драматург Виктор Типот:
– Наша задача хвататься за ростки советского, молодого, специфического. А что такое Пантофель?! Разве она сосредоточивает в себе все жгучие вопросы, что нас волнуют? Дал бог дарование, бери «Соловья» и пой!
Писатель-сатирик Виктор Ардов:
– Предлагаю первой премии не давать никому! Пантофель-Нечецкая
Однако когда вопрос поставили на голосование, большинство безропотно проголосовало «за» директивное мнение.
Споры о каждом последующем месте напоминали поле брани. Вторую премию для вокалистов вообще отвергли. На третью председатель выдвинул Наталью Ушкову-Врублеву из Горького, объявив, что есть мнение о «необходимости поддержки молодежи с мест». Человек с места, представитель Грузии И. Суханишвили, тут же откликнулся:
– Мы должны, уважаемые, принимать во внимание и репертуар, и исполнение. Разницы в репертуаре Ушковой, Шульженко и Джапаридзе никакой, а по мастерству две последние несравненно выше! Несравненно!
– Когда высказывают оценки высокие специалисты вокального жанра, я умолкаю, – вступил снова Смирнов-Сокольский, – но в одном меня не сдвинуть с места – в вопросе текстов. Разберите выступления всех вокалистов, и вы заметите одну вещь, которая нас должна больше всех волновать, – у всех, кроме Шульженко, мало советских песен!
– Шульженко спела просто блестяще, просто здорово. Мастерство ее несомненно. Для меня важна не только советская тематика, но и то, как она подается. Для меня важно, готов ли этот человек к исполнению советской тематики, – согласился с ним сам председатель жюри.
Но… Попробуй объясни, почему, когда началось голосование, Ушкова получила третью премию, а за Шульженко голоса разделились: 6 – «за», 6 – «против». В результате она оказалась только на четвертом месте!
И тут же началась битва за лауреатство: ведь получение места-премии не давало автоматически этого титула. Как только дошли до Шульженко, в бой кинулся неутомимый Смирнов-Сокольский.
– Лауреат! – безоговорочно утвердил он. – Предположим, мне сказали бы, что если бы Шульженко не знали, а просто приехала женщина на конкурс и спела советскую песню так, как она спела, и нашелся бы человек, который голосовал против, я бы очень удивился.
– Я впервые услышал Шульженко на конкурсе, – поддержал его Типот. – По некоторым разговорам был настроен к ней отрицательно, но теперь я убедился, что по мастерству она первая! Сказать, что она не мастер, не гордость, – нельзя. Я поднимаю руку за лауреатство.
Звание лауреата Первого всесоюзного конкурса артистов эстрады Клавдия Шульженко получила единогласно. Коралли остался ни с чем. А получившая первое место оперная певица всю жизнь стеснялась участия в эстрадном ристалище и на своих афишах писала «лауреат всесоюзного конкурса», никогда не указывая, какого именно.
На следующий же день, когда стали известны результаты конкурса, к Шульженко подошел моложавый мужчина, представившийся редактором Дома звукозаписи, организации, снабжающей пластинками всю страну. Он предложил лауреату, еще не успевшему получить диплом, посетить студию Дома и записать несколько граммофонных
В субботу, 29 января 1940 года, к девяти утра Шульженко приехала на Малую Никитскую. Здесь вблизи площади Восстания (ныне Кудринской) в середине 30-х годов воздвигли самое высокое в районе здание – Дом звукозаписи, с большими гранитными плоскостями и разнокалиберными окнами, придающими ему вид бастиона. Бастион украшали обязательные для тех лет пилястры и гипсовые скульптуры в человеческий рост, установленные под самой крышей, – на небольших пьедесталах, напоминающих тумбы в плавательном бассейне, стояли обнаженные мужские и женские фигуры, гордо держащие в руках скрипки, трубы и тромбоны или робко прикрывающиеся виолончелями и контрабасами. Скульптуры создавали впечатление небывалого, фантастического оркестра – плода чьих-то творческих исканий.
Двери бастиона оказались податливыми, и Шульженко очутилась в густо заставленном квадратными колоннами большом и тихом вестибюле, где ее ждал уже знакомый редактор. Он повел ее в «Студию Б» – так значилось на освещенном изнутри стекле над огромными двустворчатыми дверями. Обилие дверей поразило Шульженко. Она миновала одну, затем сразу же вторую, попала в небольшую, в четыре шага комнату, прошла еще через две двери и… звуки музыки мгновенно охватили ее. В ярко освещенном зале с удивительными волнообразными стенами уже играл оркестр. Как ей объяснили, его пригласили на запись на полчаса раньше – для репетиции, опробования микрофонов, установки режима звучания. Приветливо поздоровавшийся Скоморовский заметно волновался.
Ничто здесь не напоминало заикинское ателье. Никаких ковров, одеял, проводов, заслонок – просторно так, что в студии могли расположиться не только 16 музыкантов Скоморовского, но и весь большой симфонический оркестр.
Сквозь широкий стеклянный прямоугольник видна аппаратная, там все готово. Вспыхивает табло: «Тихо! Микрофон включен». Звучит вступление, и Шульженко начинает петь:
Я вчера нашла совсем случайно…Это была песня-вальс «Записка» Н. Бродского на слова П. Германа, первая песня, которую Шульженко спела в Доме звукозаписи. Хронометраж песни – 3 минуты 8 секунд, на запись ее ушло 90 минут. На последовавшего за нею «Андрюшу» было потрачено 120 минут, – и такой расход времени не казался в те годы необычным. Темпы диктовала сложная и громоздкая технология записи.
Запись шла все на те же восковые диски – желтовато-коричневые блины высотою в пять сантиметров. Диски приходилось часто браковать: то обнаруживалась неоднородность восковой формы, то портился рекордер, нарезавший на блинах звуковые дорожки, то фальшивил кто-то из музыкантов – в одном месте, в одной ноте, в финальном аккорде, но восковые диски монтировать нельзя, и вся запись начиналась снова.
И все же, когда закончилась работа восьмичасовой смены и была прослушана последняя запись, звукорежиссер Вилли Генрих, опытный мастер, работавший в Доме звукозаписи со дня его открытия, остался доволен: записаны три песни, одна лучше другой. Генрих и акустик Клавдия Павлова благодарили Шульженко и прощались с ней до следующего раза: «Завтра – выходной, а после выходного продолжим!»