Три возраста Окини-сан
Шрифт:
– Владечка, дорогой, пойми, что ты уже не молод.
– А ты не кури, – отвечал он ей раздраженно.
– А ты, миленький, больше не пей. Ни рюмки!
– Ладно. Не буду… – смирился Коковцев.
Игорь уже готовился пройти летнюю практику корабельного гардемарина, Коломейцев, по дружбе с Коковцевым, взял его на бригаду своих крейсеров. Навестив отца, Игорь спросил – трудно ли было ему объясняться в любви маме?
– А ты знаешь, сынок, я даже не помню. По-моему, если не ошибаюсь, она сама объяснилась мне. – Адмирал не забыл и наставлений Атрыганьева. – Если не хочешь, чтобы тебя утащили под венец, объясняйся без сабли
– Чему ты учишь ребенка? – возмутилась Ольга…
Из госпиталя Владимир Васильевич вышел, удрученный не столько здоровьем, сколько разговорами, которых он там наслушался в общении с офицерами высших рангов. Случись война – ни одного дредноута, ни одного крейсера со стапелей не спущено, а из новейших имеются лишь эсминец «Новик», побивающий рекорды мира в оружии и скорости, да превосходная подводная лодка «Акула». Броненосец «Слава» в 1904 году не успел уйти с Балтики за эскадрой Рожественского, Цусима миновала его, сейчас он красовался в строю – уже как линкор, и потому слышались горькие шуточки: «Господа, что осталось от русского флота? Одна слава, да и та дурная». Коковцев загибал пальцы:
– Крымская кампания – не готовы, турецкая – не готовы, японская – не готовы, сейчас ждем войны с немцами – опять не готовы… Что за ерунда такая? Почему Россия всегда опаздывает?
Зато подготовка кадров не внушала ему никакой тревоги. Флот – не армия, постоянно нуждающаяся в пополнении людьми. Флоту почти не требуется пополнений, ибо при гибели корабля с ним, как правило, погибает весь экипаж. Остатков же из числа спасенных вполне хватает для замены выбывших. Колчака в штабе не было, он в Либаве читал лекции для офицеров подводного плавания. Эссен держал флаг на крейсере «Рюрик», куда и пригласил Коковцева в теплый летний день. Они прошли к закусочному табльдоту. В петрушечной зелени покоились громадные волжские осетры, в нежном соку плавали розовые омары, в серебряных корытцах нежилась янтарно-лучистая гурьевская икра. К услугам начальства наготове стояли коньяки и водки, рыжая старка наполняла графин, здесь же – ежевичная, рябиновая. Коковцев с вожделением обозрел это убранство стола.
– У меня строгая диета, – пожалел он себя.
– По случаю диеты обязательно выпьем и как следует закусим, – отвечал Эссен. – Если ничего такого уже нельзя, так возьми хоть грибочков. У меня ведь тоже гастрит!
– Придется, – с грустью согласился Коковцев…
Эссен спросил о количестве мин на арсеналах-мониторах.
– Шесть тысяч, и все проверены.
– Готовность флота повышенная, ты это учти.
– Николай Оттович, а не рано мы стали пороть горячку? По газетам судить, так Германия настроена благодушно.
– А ты не читай газет – умнее будешь.
Коковцев перетащил к себе на тарелку жирного прусского угря, еще вчера жившего в свое удовольствие возле унылых берегов германской Померании.
Эссен провозгласил «салют»:
– За мой гастрит и за булыжники в твоих печенках.
– Салют! – отвечал Коковцев, чокаясь с ним….
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ольга Викторовна была крайне недовольна.
– Ты опять выпил. Ну, что мне с тобою делать?
Коковцев разматывал с шеи белое кашне:
– Ольга, целуя меня, не принюхивайся. Обнюхивают только матросов, вернувшихся с берега. А я все-таки адмирал!
– Это для других ты адмирал, а для меня ты муж… И не забывай, сколько тебе лет. Если не думаешь о себе, так подумай обо мне. Наконец, мог бы подумать и о детях…
– Ну, начинается, – приуныл Коковцев…
– Где ты был?
– Я с крейсера «Рюрик» – прямо из штаба флота.
– Так что у вас там на крейсере – шалман?
– Не шалман, а кают-компания.
– Вот я позвоню Николаю Оттовичу и скажу…
– Звони сколько угодно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был разгар лета, когда модный исполнитель романсов Юрий Морфесси давал платный концерт для офицеров флота в Ревеле. Ольга Викторовна нарочно вытащила мужа в Морское собрание, чтобы избавить его от необъяснимой хандры.
Морфесси объявил:
– Дамы и господа, с вашего соизволения я начну этот вечер со старинного русского романса «Эгейские волны».
– Старинный… – заворчал Коковцев. – Это для него, мальчишки, он старинный, но его распевали на станции Порхова, когда на клипере «Наездник» я первый раз ходил в Японию.
Ольга Викторовна шепнула мужу:
– Владя, ты становишься брюзглив, как противный старик.
– Но я и есть старик, моя дорогая. Не забывай об этом.
Женщина смежила глаза. Что вспоминалось сейчас ей, бедной? Может, тот невозвратный далекий вечер в Парголове, сад в цветении жасмина, ушастый спаниель на крыльце веранды, положивший умную морду на лапы, и она, молодая и стройная, с теннисной ракеткой в руке, ожидающая, когда скрипнет калитка…
С нежностью она тронула его руку:
– Где же ты, очаровательный мичман Коковцев?
– Хватит гаффов! – отвечал адмирал жене…
Юрий Морфесси красиво пел, прижимая к груди платок:
Раскинулось мире широко,Теряются волны вдали,Опять мы уходим далеко,Подальше от грешной земли.А что Коковцев? Его молодость уже откачалась за кормою волнами морей, то синих, то желтых, то зеленых, и он, кажется, забыл уже все, но память цепко держала нескончаемое, как сама жизнь, движение волн… Ах, эти эгейские волны!
Не слышно на палубе песен,Эгейские волны шумят.Нам берег и мрачен и тесен —Суровые стражи не спят.Ольга Викторовна прикрыла лицо надушенным веером.
Не правда ль, ты долго страдала?Минуты свиданья лови.Так долго меня ожидала —Приплыл я на голос любви.Кто-то потихоньку тронул Коковцева за плечо:
– Вас просят позвонить по телефону: 11—78.
Спалив бригантину султана,Я в море врагов утопил.И к милой с турецкою раной,Как с лучшим подарком, приплыл.