Три взгляда в бесконечность
Шрифт:
Отец Пётр с понимающей улыбкой посмотрел на своё чадо. Так порой смотрит мастер на своего ученика, когда тот впервые берёт в руки инструменты, чтобы самому, без всякой посторонней помощи, сделать какую-то вещь. Наверное, в этот момент, глядя на неловкие движения рук подмастерья, учитель вспоминает свой первый неумелый опыт ремесла. Он волнуется не меньше, чем сам ученик, ведь это испытание его собственного мастерства и педагогических способностей. Подталкивая и ободряя своего нерешительного сына, отец Пётр произнёс:
– И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков!
– Ученики? – искренне удивился будущий «ловец человеков». – Но отче, так тяжело нести ответственность за других людей! Когда душа человеческая полностью открывается тебе, добровольно
– Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего: довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его… Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях!
Перед монахом встала одна из труднейших задач: сделать для своих чад то же, что сделал отец Пётр для него самого. Вместе со своими учениками он должен вновь пройти весь путь духовного возрастания от первого детского шага до вступления на дорогу взрослой жизни, так же, как прежде прошёл этот путь вместе с ним отец Пётр!
Легко сказать, но трудно сделать! Начав учить, монах столкнулся с непредвиденным препятствием: с непроходимой тупостью и косностью своих учеников. Они не могли понять даже самых простых вещей, а элементарные послушания оказывались для них неподъёмной ношей! Порой их «отец» просто выходил из себя и убегал куда-нибудь далеко в леса.
Совершенно выбившись из сил и отчаявшись добиться какого-либо результата, он вновь обратился за советом к своему наставнику:
– Отче! Я в совершенно плачевном состоянии! Моя миссия провалилась с треском. Я не смог стать духовным отцом и учителем! Мои дети меня ни во что не ставят и не хотят от меня ничему учиться. Я пытался поделиться с ними всеми своими знаниями, передать им весь свой многолетний опыт подвижнической жизни, но они просто ничего не видят и не хотят знать! Я уже устал обличать их и налагать на них епитимии [7] , всё это оказалось абсолютно бесполезным. Они совершенно невосприимчивы! Как вообще можно учить таких твердолобых лентяев?!
7
Епитимия – послушание, обязанность, налагаемая вследствие проступка; наказание.
– Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам!
Сказав это, отец Пётр замолчал, давая возможность своему подопечному побыть наедине со Христом. А тот, словно маленький провинившийся мальчик, закрыл своё лицо руками и тихо заплакал.
– Прости меня, Господи! Опять гордость проснулась в моём сердце! Я думал сам, своими человеческими силами научить кого-то любить Тебя! Я поставил себя над другими людьми и делал всё, чтобы возвыситься в их глазах. Из слуги я превратился в господина, из раба в тирана! Я видел в мире то, что сам хотел видеть! Я искал подтверждение своим мнениям и стереотипам – и, конечно, их находил. Я вешал на людей различные ярлыки – и люди начинали вести себя со мной так, как я от них ожидал. Ведь осуждая человека, мы тем самым принуждаем его соответствовать нарисованному нами образу. Может быть, этот образ в данный момент и правдив, но что из того? Фиксируя человека в какой-то точке, мы отказываем ему в праве на развитие, на покаяние, на перемену. Из живого подвижного существа он, благодаря нам, превращается в мёртвую статую! А что, если отказаться от предубеждения, увидеть в ближнем равного себе, способного меняться человека? Может, тогда он окажется лучше, чем мы о нём думали раньше? Если откинуть как ничего не значащую шелуху всё его прошлое, внешность, положение в обществе, его убеждения и слова, просто подойти, благоговейно поклониться и признать в нём Человека – не откроется ли тогда нашему взору прекрасная Богоподобная душа человеческая?..
«Но всё же, – засомневался вдруг монах, – что делать, если ясно видишь, что человек погряз в болоте греха и не может выбраться оттуда? Что, если разум говорит: этот человек не может спастись?! Если страсти и пороки совершенно затмили собой образ Божий, и на челе этого человека отпечатался уже образ звериный?! Как быть тогда? Как не погрешить против истины?»
Отец Пётр прервал своё молчание и, как всегда, безошибочно угадав мысли своего послушника, ответил ему:
– Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится!
– Воистину, судить людей, делить их на спасённых и погибших – дело неблагодарное и пустое! Лишь любовь приносит истинный плод. Правда там, где любовь, а ложь – где ненависть и корысть. Доказать умом можно всё что угодно, но если любящее сердце говорит другое – надо верить ему, ведь оно лучше знает, что такое истина. Легко послать человека в ад. Можно привести сотню доказательств тому, что кто-то навеки погиб… и ошибиться! Суд любви сильнее действует на человека, чем любые обличения. Стоять перед взором того, кто искренно тебя любит, тяжелее, чем перед самым неумолимым судиёй! Последний тебя обвиняет, но ты можешь оправдаться, а любящий чем больше тебя оправдывает, тем больше ты сам себя осуждаешь…
Когда-то давно, впервые увидев отца Петра в храме, монаха поразил его взгляд, полный любви и доверия. В нём не было ни капли неодобрения, порицания или отчуждения. За этим взглядом стоял сам Христос! Монаху тогда стало не по себе. Мука любви сковала его сердце, слёзы навернулись на глаза. Мелькнула мысль: «Кто я и кто он? Почему он возвысил меня своей любовью до самого неба, поставил рядом со святыми и даже с самим Богом? Разве я достоин этого?» Сладкая боль заполнила собой всё его существо. Ему хотелось убежать, спрятаться от этой жгучей любви, но и одновременно остаться, вечно быть под её блаженным покровом. Это был бальзам, который разом и растравлял, и лечил рану. Когда он заглянул в эти глаза, то сразу понял, что пропал навеки. Отец Пётр как будто увидел в нём что-то, заслуживающее любви, и с этой минуты монах стал искать в себе это зёрнышко добра и чистоты, взращивать его, холить и лелеять. Он хотел стать достойным этой любви!
Теперь же настал черёд монаха так же посмотреть на своих детей. Он не должен учить их чему-то, он должен просто любить их и молиться за них. И чем они немощнее, тем больше им нужно тепла, заботы и доверия, тем усерднее им надо служить. Он должен стать для них всем, принять их в себя, пронзить их сердца своей любовью! Тогда, возможно, в них произойдёт тот же переворот, что совершился когда-то в нём самом… Когда почва вдруг уходит из-под ног, мир переворачивается, и всё предстаёт в ином свете. Человек остаётся с виду тем же, но что-то в его глубине меняется. В нём начинает течь кровь Христа, Его жизнь пульсирует в сердце и наполняет собой пустой сосуд души. И тогда, по слову апостола Павла, уже не он живёт, но живёт в нём Христос!