Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография
Шрифт:
По итогам съезда, на очередном пленуме, состав Политбюро расширили. В него избрали Сталина, Рыкова, Бухарина, Томского, Зиновьева, Троцкого (все-таки!) и троих новых членов — Ворошилова, Калинина и Молотова. Усилилось влияние «группы Сталина», а поражение «новой оппозиции» привело к понижению статуса Каменева, избранного только кандидатом в члены руководящего партийного органа. В начале 1926 года он потерял свои посты в Совнаркоме и СТО и стал «всего лишь» наркомом внешней и внутренней торговли. Теперь ему пришлось подчиняться Рыкову без оговорок. А в ноябре того же 1926-го Каменева направили полпредом в муссолиниевскую Италию, подальше от кремлевских дискуссий. К тому времени он лишился и статуса кандидата в члены Политбюро. К тому времени из Политбюро был исключен и Троцкий, оставшийся — до 1927 года — членом ЦК. У Рыкова и у Сталина практически не осталось сильных оппонентов в высшем руководстве страны. В то время Алексей Иванович бывал инициатором кампаний против оппозиционеров, что соответствовало его лидерским амбициям. Бывало, что и наносил удары «ниже пояса». В начале апреля 1926 года, уже после аппаратных и съездовских побед над Каменевым, Рыков выступил с инициативой разослать членам ЦК
114
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 556. Л. 7–8.
3. Поиск управленческого стиля
Когда Рыков переехал с Воздвиженки в кабинет председателя Совнаркома, располагавшийся в кремлевском Сенатском корпусе, ему пришлось измениться. Человек основательный, книжный, он должен был найти свой управленческий стиль. Во время войны этим заниматься вряд ли было возможно: слишком суматошно шли дела. А после смерти Ленина пришлось поработать над собой. Выше Рыкова уже никого не было. По авторитету в партии, конечно, его превосходил Троцкий, но Льва Давидовича уже оттеснили на обочину политической системы. Остальные «первачи» — Сталин, Зиновьев, Каменев — не уступали Рыкову, но и ни в чем его не превосходили. Разве по части энергии, если говорить о товарище Сталине.
А. И. Рыков. 1927 год [РГАКФД]
Действовать председателю Совнаркома пришлось в ситуации перманентного кризиса. Прорех в хозяйстве было гораздо больше, чем отлаженных механизмов. А Рыков еще в ленинские времена показал себя образцовым кризисным управленцем или, если угодно, менеджером, хотя это термин из другой эпохи. При этом он не напоминал машину, которая действует по заданным алгоритмам. Все понимали, что он способен и на импровизацию, на неожиданный ход, будучи, по сравнению с большинством коллег, еще и человеком пунктуальным, достаточно закрытым, но внутренне эмоциональным, сомневающимся, склонным к постоянному самообразованию, как многие «самородки», не получившие университетского диплома. «Раскрывался» он только в разговорах с женой, для коллег оставался чаще всего непроницаемым, а если и откровенничал, то не без тайного умысла. Рыков приглядывался к людям, прощупывал их, узнавая истинные способности и намерения.
Рыков много путешествовал по стране — как правило, это были не триумфальные поездки «высшего должностного лица», а рабочие командировки по самым проблемным краям. Он в 1924–1928 годах неизменно бывал там, где не ладились дела с урожаем, где возникала угроза голода, там, где нужно было подтолкнуть строителей или нерадивых инженеров. В то время в личном общении Рыкова отличал налет «профессорских» манер, которые иногда воспринимались как нечто «старорежимное». Конечно, для профессионального революционера это удивительно. Не имея университетского образования, он перенял стиль поведения старой интеллигенции. В какой-то момент даже пристрастие Рыкова к традиционным рукопожатиям стало казаться чем-то странным, устаревшим. В радикальной борьбе за гигиену, которая развернулась в СССР, тогдашние радикалы пустили в ход «большие батальоны» пропаганды. На некоторое время поцелуи и рукопожатия стали казаться чем-то чуть ли не антисоветским и даже «мракобесным» — почти как целование икон. А Рыков, где бы ни появлялся, неизменно пожимал руки товарищам — невзирая на эпидемии гриппа, которые время от времени разгорались в СССР. Особенно сильной пропаганда гигиены была в детской среде. Одно из правил пионеров 1920-х годов гласило: «Пионер никому не подает руки. Для приветствия у него есть „салют пионеров“, а через рукопожатие можно передать заболевание». Рыков с усмешкой относился к такому «левачеству». В 1926 году в журнале «Советское фото» появилась замечательная работа фотохудожника С. Краснощекого «Пионер руки не подает». Рыков протягивает руку мальчишке в белой рубашонке, а тот стоит, как столб, и не отвечает. В стране все еще лютовали эпидемии тифа и холеры, и отказ от рукопожатий должен был снизить количество заболевших. Гигиена становилась стилем жизни — ее, как мог, насаждал и Рыков. Но в этом юмористическом сюжете он, будучи в расцвете силы и славы, играл роль незадачливого взрослого, который не успевает за прогрессом и не во всем понимает мудрого пионера. Рыков прямо или косвенно дал санкцию на такой сюжетец. Он в глубине души не обюрократился, отчасти так навсегда и остался лихим, хотя и постаревшим, недоучившимся студентом и бунтарем. Впрочем, как и большинство руководителей СССР в то время — правда, на разные лады, в зависимости от характера. Долго им пришлось привыкать и к личной охране, и к тем стенам, которые закрывали их мирок от большой жизни, пестрой и разлаженной.
Снимок стал знаменитым: он демонстрировался на выставке 1928 года «Советская фотография за 10 лет» и получил почетную награду: «За разносторонность, владение условиями съемки, жизненность и документальность снимков».
Несколько раньше не менее известной стала фотография, размещенная на обложке 22-го номера журнала «Огонек» за 1924 год: Рыков и Дзержинский — два главных советских хозяйственника — готовы к размашистому рукопожатию. Как гласит подпись, «прощаются после заседания». Такие изображения, несомненно, утепляли образы советских руководителей, превращали их в своеобразных «родственников» читающей аудитории. Показательно, что и в этом случае Рыков пропагандировал этикет рукопожатия. Кстати, и одет он, в отличие от аскета Дзержинского, по-джентльменски, в элегантной брючной паре, при галстуке. Рыков считал ниже своего достоинства подстраиваться под некий эффектный полувоенный лихой стиль,
Рыков за работой. Рисунок Анны Леон
Чуть позже Рыков стал держаться несколько проще, в разговорах и докладах чаще вворачивал пословицы и поговорки, обращался к примерам из жизни, которые не требуют пояснений. Он умел меняться. Правда, элегантному (хотя и не франтоватому!) стилю в одежде не изменил.
Как еще граждане СССР узнавали о своем председателе Совнаркома? Конечно, помогали журналисты. Бойких и талантливых в этом отряде в те годы хватало. Они не боялись критиковать правительство за экономические неурядицы (правда, фамилию предсовнаркома при этом если и вворачивали в текст, то с уважением), но занимались и пропагандой, открывая перед читателями человеческий облик лидера — несколько приукрашенный и утепленный. Работали они профессионально и, думается, искренне: вносили свой вклад в укрепление революционной власти, в строительство «нового мира». Романтическая задача!
В журнале «Огонек», в 7-м номере за 1924 год, обложку украшал портрет Рыкова. Этого корреспондентам оказалось мало. В 10-м номере вышел обширный очерк Г. Граева «День Рыкова», который открывается замечательной фотографией Отто Шмидта «Первое заседание союзного Совнаркома в новом составе». А потом — текст с задушевной интонацией: «Рабочий день Рыкова начинается в 10 часов 30 минут. А кончается… Впрочем, кто возьмется определить, когда кончается рабочий день предсовнаркома…» Потом мы узнаем, как ценит Рыков прессу: участвует в жизни «Экономической газеты», читает ее с пометками, диктует стенографистке новую статью для этого издания… Потом Граев рассказывает о революционном прошлом Рыкова, разумеется, упуская из виду споры с Лениным. Наконец, он намекает на главную миссию Рыкова на посту предсовнаркома — во вкусе того времени: «Пролетариат берет курс на новую экономическую политику и сажает Рыкова продумывать с комиссиями пути перехода. Дни и ночи соединенный с пролетариатом невидимыми нитями, связывающими их десятки лет, Рыков намечает пути, по которым пройдет пролетариат. Сейчас Союз переживает спокойные дни, набираясь сил. Рыков сидит, с предсовнаркомовского места руководит врачеванием незалеченных еще ран» [115] .
115
«Огонек», 1924, № 10, с. 3–5.
Потом — несколько эпизодов с личным оттенком. Мы видим Алексея Ивановича в библиотеке, на зимней прогулке. Узнаем, что с пяти до шести он обедает и отдыхает. Спать он ложится в половине четвертого, чтобы на следующий день снова работать до изнеможения. Завершает публикацию фотография Рыкова за шахматами, чтобы всем стало ясно, что наш глава правительства — истый интеллектуал. Кстати, в 1925 году Алексей Иванович даже принял участие в сеансе одновременной игры, который дал в Москве великий кубинский гроссмейстер Хосе Рауль Капабланка. К древней игре в Советском Союзе относились серьезно — и фотография председателя Совнаркома за шахматной доской говорила о многом. Пожалуй, более комплиментарно написать о Рыкове почти невозможно. Что и говорить, с таких материалов вполне мог бы начаться «культ личности председателя Совнаркома». Кому из читателей не хотелось увидеть главу правительства в неофициальной обстановке?
Рукопожатие Рыкова и Дзержинского. Обложка «Огонька» [РГАСПИ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 122]
В узком кругу Михаил Кольцов, редактор «Огонька», рассказывал, что вскоре после выхода этого материала его вызвали в ЦК, на Старую площадь, для разговора с глазу на глаз с генеральным секретарем. Сталин уже тогда понимал, что в известной степени «русский народ — царист» и ему необходим образ лидера, главы государства, почти сакральный. Понимал и то, что таким вопреки своему характеру, но благодаря статусу мог бы стать и Рыков. Сталин похвалил «Огонек», но заметил, что «У некоторых товарищей членов ЦК есть мнение, что в журнале замечается определенный сервилизм» [116] . Кольцов сразу все понял. Ближайший номер вышел с большим портретом Сталина на обложке, стали в «Огоньке» появляться и материалы о «днях» Калинина, Сталина и других лидеров Советского Союза. О Рыкове огоньковцы тоже не забывали, но больше не выделяли его так явно.
116
Цит. по: Шелестов Д. К. Время Алексея Рыкова. М., 1990, с. 238.
В двадцатые годы проявился феномен советской детской литературы — от Корнея Чуковского до неведомых молодых писателей, которые в популярной форме приучали подрастающее поколение к особенностям советского строя. Они к тому времени еще не сложились, оставались аморфными, и потому задача требовала фантазии. В 1926-м, в год крупнейшего взлета Рыкова, оторвавшегося от конкурентов и крепко держащего штурвал экономики, писатель Николая Агнивцев выпустил книгу с запоминающимся названием — «Твои наркомы у тебя дома». В аннотации было написано несколько фамильярно: «стишки Н. Агнивцева, картинки К. Елисеева, К. Ротова». Этих художников — двоих Константинов — знают все ценители книжной графики ХХ века, и не только в нашей стране. И в этой скромной по полиграфии двухцветной книжке им удалось набросать характерные «дружеские шаржи» на наркомов, которых интересно разглядывать детям — как сказочных героев.