Триада куранта
Шрифт:
Друг на друга смотрели два человека, разумеющие нечто, чего не ведают другие и что касается прежде всего их обоих. И взгляд каждого выражал: «Я знаю, что ты знаешь это и знаешь, что я знаю то же, что и ты; но это – только наше знание и ничье больше».
Этого было достаточно. И Ястреб поспешил покинуть президентские поля. А Президент, кстати, никак не отреагировал на его вторжение. Не успел? Не счел нужным? Или еще почему-то?
Такие мысли промелькнули в голове, пока Ястреб возвращался в зрение Смоляра. Мелькнули – чтобы тут же забыться.
Кажется, Ястреб при обратном переходе от Президента к Смоляру применил слишком большое усилие – просто потому, что волновался. Расстояние тут было минимальным, и можно было обойтись небольшой затратой энергии. Ястреб
Он снова должен был увидеть Президента: ведь прошло всего лишь две-три секунды. Глазам же открылось совершенно другое: большая, комфортабельно обставленная комната, скорее даже зал – без единого человека. Низкий потолок. Стены не вертикальные, а заметно наклоненные вовнутрь. Два широких окна. А за ними – темнота. Но не полутьма городской окраины, а плотный мрак Пространства, густо нашпигованного далекими звездами. Источник явно искусственного, желтого света снаружи – где-то наверху, возможно, на крыше; луч его рассекает темноту, не размываясь, не дробясь. За стенами, вернее всего, нет атмосферы. И упирается этот луч в стоящий неподалеку корабль, застывший на широко раскинутых посадочных лапах. Это, надо полагать, не населенный людьми мир, даже мирок; один из множества блуждающих в Галактике. Именно там находится человек, чьими глазами сейчас стал видеть Ястреб.
Но – всего лишь на несколько секунд. Потом изображение исчезло, на миг снова перед глазами оказался Президент – теперь удаляющийся, видимый со спины. А потом и это пропало. Застучало в висках. Наступила усталость.
Ястреб медленно открыл глаза. Отец Исиэль участливо смотрел на него:
– Утомился?
– Не без того, – признал Ястреб.
– Стаканчик?
– Подойдет. И сразу же поеду.
– Может быть, стоит отдохнуть? Полежи, найдем тебе келью, подремлешь, силы вернутся…
Ястреб уже открыл было рот, чтобы вежливо, соблюдая этикет, отказаться. Но, так ни звука и не издав, медленно сомкнул губы.
Потому что понял: он и в самом деле устал. Проникновение в чужие поля, видение чужим зрением требует такого расхода энергии, какой можно сравнить разве что с марафонским забегом. И сейчас все в нем – и физика, и психика – громко и согласно запротестовало против того, чтобы садиться за руль и гнать в сырой темноте по скверно освещенной и тряской дороге. Можно было бы, конечно, доверить все кибердрайверу и, задав ему маршрут, продремать до самого дома – однако против этого возражала осторожность: комп, конечно, не совершит наезда, избежит столкновения и не свернет куда не надо, но он не умеет распознавать другие опасности – простую засаду хотя бы, он не испугается обгоняющей машины, в которой стрелки уже готовы открыть огонь, – ну и так далее. Человеку, включившемуся в серьезную операцию, а тем более – имеющему при себе относящиеся к этой операции, очень интересные документы (пусть лишь копии, все равно), – такому человеку следует самому быть постоянно начеку, не передоверяя машинам заботу о своем благополучии и успешном ведении дела. Организм это понимает; но у него нередко бывает собственное мнение, на которое трудно повлиять. Вот так. Ну а кроме того – чем скорее можно будет в спокойной обстановке пропустить новую информацию через фильтр анализа, тем раньше появится возможность оценить результаты, сделать выводы и ввести их в дело.
– Знаешь, я соглашусь на твое любезное предложение. Если это не шутка, разумеется, и не форма вежливого прощания с надоевшим гостем.
Вот такие слова прозвучали, когда Ястреб снова открыл рот.
– Гостеприимство – наш закон, – ответил Исиэль с легкой улыбкой, – даже для людей не столь заметных, как ты.
– А во сколько тут у вас будят? Наверное, с самого ранья?
Отец Исиэль чуть ли не обиделся:
– Во сколько бы мы ни поднимались – к гостям это не относится. На всенощном бдении обойдутся без тебя. Спи до упора. Ни одному брату и в голову не придет нарушить твой покой.
– Ты просто мастер уговаривать. Еще раз благодарю. Я и в самом деле немного расклеился.
Усилие, с каким Ястреб поднялся со стула,
– В таком случае следуй за мной, друг мой.
– С большим удовольствием.
Помещение, в котором они вскоре оказались, не очень отвечало тем представлениям о монашеской келье, какое до сей поры существовало у Ястреба. Кое-что, правда, соответствовало, но очень немногое: распятие на стене и образ – один-единственный. Лик на нем был изображен не Спасителя, а чей именно – Ястреб затруднился определить, спрашивать же не стал – и для того, чтобы не обнаружить свое невежество, и еще потому, что ему это было безразлично. Все остальное в этих стенах скорее наводило на мысли о неплохом гостиничном номере – не президентского класса, конечно, однако средней руки бизнесмен таким вполне удовлетворился бы. Кровать под цветастым покрывалом даже на взгляд казалась мягкой, Ястреб начал позевывать, как только увидел ее. Было куда повесить одежду, было все для туалета (Исиэль распахивал дверцу за дверцей, гордо демонстрируя), свет – верхний и надкроватный…
– Блеск! – признал Ястреб. – Лучше, чем дома. Умно я поступил, оставшись. Чего доброго, завтра и уезжать не захочется. И много у вас таких – гостевых?
Отец-библиотекарь пожал плечами:
– Они не отличаются ничем от келий братии.
– Богато живете!
– Живем по времени. У тебя – у всех вас, мирских – просто устарелые представления. Но если даже на военных кораблях, в отличие от прошлых веков, вместо общего кубрика – даже у юнгов отдельные каюты (Исиэль, словно сам был корабельщиком, сказал именно так, пользуясь профессиональным жаргоном, а не «юнг», как полагалось бы), а чем же служители господни хуже военных? И те и другие исполняют свой долг, служат – одни господу, иные Федерации. Так что твоя совесть да будет спокойной: у тебя тут нет никаких привилегий по сравнению с любым братом нашей Обители. Ну, теперь подумай – не нужно ли тебе еще чего-то на сон грядущий, – и я оставлю тебя в покое и – заверяю – в полной безопасности.
Ястреб еще раз внимательно огляделся, хотя и очень хотелось поскорее сбросить одежду.
– Вроде бы все, что нужно… Стоп. А как здесь закрыться изнутри? Не вижу ни замка, ни даже задвижки какой-нибудь. Это как?
Исиэль усмехнулся:
– Это, пожалуй, единственное, чем мы не можем похвалиться. В обители нет запоров. Братьям нечего скрывать и не от кого. И каждый может войти к каждому в любое время, ибо раз он так делает – значит, возникла у него для того серьезная причина. Шутники и болтуны у нас не уживаются, посидеть вечерком за рюмкой, сам понимаешь, не принято, тут своя специфика. – Монах укоризненно покачал головой: – Знаю, какие мысли у тебя сейчас вертятся. Нет, Ястреб, не волнуйся: этого у нас нет – и никогда в сей обители не бывало. Наши братья все просвечены, еще в пору послуха, вдоль и поперек – или ты полагаешь, что я тут случайно оказался? С моей-то квалификацией?
– Успокоил, – сказал Ястреб; он и в самом деле поверил Исиэлю. – Тогда не стану больше отнимать твое время. Спокойной ночи, отец.
– Благослови тебя господь, друг.
Наконец-то Ястреб остался один. Разделся, одежду убрал в шкаф. Дома не стал бы делать этого, а тут как-то стыдно было не соблюдать порядок – еще и потому, что все подобные недостатки будут братией отнесены на счет и его коллег, так что не стоило подводить корпорацию – кому-то другому тоже может потребоваться помощь Обители. Недолго постоял под душем, расслабляясь. Снял покрывало, откинул одеяло – и (ура, ура!) с наслаждением растянулся на чистейшей простыне. Сон был уже рядом, совсем рядом…
И прошел мимо, разэтак его так! Бывает же!
А вместо сна явились мысли. Из маленькой точки возникла и раздулась, как воздушный шарик, как мыльный пузырь, потребность еще раз пережить все, что этим вечером было видено и слышано в монастырских стенах, проанализировать, сделать выводы – словом, все то, что он решил было отложить на завтра, на свежую голову, вдруг понадобилось сделать сейчас. Пусть голова была и не первой свежести, зато следы – прямо со сковородки. И надо с ними работать, пока они не остыли.