Трибуле
Шрифт:
– Возвращайся лакать свое вино, – сказал успокоенный Лантене, после чего он вместе с Манфредом удалился, оставив орущего песни пьяницу.
Друзьям было достаточно, что они встретили Трико, а не приспешника главного прево…
Едва они исчезли, Трико перестал петь, выпрямился и, не качаясь, поспешил за Доле.
А Манфред и Лантене в двадцати шагах от дома печатника заметили бродягу. Увидев друзей, он устремился к ним с хныканьем:
– La carit'a, signor mio! [32]
32
Милости,
– Убирайся просить милостыню у дьявола! – отогнал его Манфред.
Нищий, казалось, понял и, жалобно причитая, удалился.
Молодые люди постучали в двери дома Доле, больше не интересуясь нищим. А тот притаился за поворотом улочки и внимательно наблюдал оттуда за действиями Лантене и Манфреда. Он видел, как друзья вошли в дом, после чего отправился к особняку главного прево.
Этим нищим был Тит Неаполитанец.
Этьен Доле спокойно шел к городским воротам. Он решил подойти к ним в момент открытия, а потому не торопился. Он миновал мосты и подошел к университету.
Там было тише и спокойнее, чем в уже проснувшемся городе. Студенты поздно ложились, но и по утрам вставали поздно, и только час начала занятий вырывал их из постелей.
Доле прошел перед своей типографией. Сердце его сжалось при мысли, что он оставил все свои работы незаконченными. Доле захотелось бросить последний взгляд на тот закоулок, в котором находилась входная дверь.
Он вздрогнул от удивления и беспокойства. В чем дело? Дверь в глубине закоулка была открыта. Большой зал типографии с деревянным печатным прессом был широко открыт и ярко освещен. Два человека ходили по залу. Доле узнал их.
– Брат Тибо и брат Любен, – буркнул он.
Этьен Доле обладал той хладнокровной отвагой, которая оценивает опасность и направляет прямо на препятствие, которое она готова преодолеть. Доле бесшумно вошел в закоулок, остановился у двери и убедился, что монахи были одни. Они были заняты странной работой.
Они открыли небольшой тюк, в котором, видимо, принесли книги и брошюры. Они доставали пачки этих книг и расставляли их по полкам.
Доле вошел в типографию.
– Спасибо, братья мои, – начал он спокойным голосом. – Я как раз собирался сегодня утром навести порядок на полках.
Брат Тибо, державший кипу книг, от неожиданности уронил их на пол. Брат Любен, расставлявший книги на полке, обернулся. Оба оцепенели от изумления, побледнели и словно лишились дара речи.
– А с каких это пор, – продолжал Доле, – монахи стали взламывать двери? Как вы сюда вошли?..
– О, простите, мэтр, – забормотал брат Тибо.
– Как вы вошли? – повторил свой вопрос Доле. – Отвечайте! Или я поступлю с вами, как с ночными грабителями, и вы не выйдете отсюда живыми!
Шпага, блеснувшая у Доле под плащом, убедила благородных негодяев, что угроза серьезна.
– Нам открыли дверь! – жалобным голосом ответил брат Тибо.
– А что вы здесь делаете? Кто открыл вам дверь?
Доле нагнулся над распакованным тюком, откуда монахи брали книги.
Он взял одну из этих книг и побледнел.
– О, подлецы! – процедил он.
Все принесенные томики пропагандировали Новое учение. Каждого, у кого обнаруживали хоть одну из этих проклятых книг, приговаривали к пожизненному заключению. А если таким изданием владел книгопечатник, его ожидала смерть…
Доле всё понял. Он задумчиво посмотрел на монахов; в его взгляде не было ненависти, а только лишь некое болезненное удивление.
– А я вас сажал за свой стол! – сказал он. – И вы приходили ко мне как друзья, вы дружески жали мою руку…
Монахи растерянно переглянулись.
– Мэтр, – пробормотал Тибо, – нас вынудили…
– Вынудили! Кто же мог вас вынудить стать подлецами!.. Говорите, говорите же, мерзавцы!
Рука Доле опустилась на плечо монаха, и тот чуть не присел от мощного нажима.
– Преподобный Игнасио де Лойола! – крикнул наконец брат Тибо, взвыв от боли.
Доле резко оттолкнул монаха, который со стоном отлетел к стенке. Брат Любен сжался в темном углу. Доле скрестил руки на груди, голова его упала на грудь.
У него отошел на второй план гнев на монахов, статистов его мыслей, винтиков в чудовищном механизме ненависти, окружившем его. Его гнев улетел выше, до того самого Лойолы, который его преследовал, до короля Франциска, который, поклявшись печатнику в дружбе, дал ему привилегию на выпуск книг, а теперь позволяет действовать зловещим силам тьмы просто из трусости!
Горячее желание борьбы овладело им. Он чувствовал себя в состоянии противостоять самому Лойоле. И Доле больше не хотел бежать.
Внезапно он выпрямился, в глазах его блеснула отвага. Он взял три книжки их тюка и спрятал их под плащом. Он пойдет в Лувр. Он проникнет к королю, чего бы это ему ни стоило, он расскажет о западне, бросит эти книжки к ногам короля и скажет: «Сир, неужели мы отданы теперь на волю фанатичного испанца? Неужели подобные гнусности безнаказанны и этот иностранец мечтает сжечь половину Франции ради другой ее половины?»
Не занимаясь больше испуганными монахами, он направился к выходу на улицу.
На небе просыпался серый рассвет. В его тусклом свете Доле заметил в конце улочки отряд из дюжины стражников, опиравшихся на алебарды.
– Слишком поздно! – тихо проговорил Доле.
Инстинктивно он хотел затворить дверь… Но дверь застряла. И тогда Доле заметил человека, одетого нищим. Доле не раз подавал ему милостыню. Нищий уперся плечом в дверь и не позволял закрыть ее.
Этим оборванцем был Трико, тюнский король.