Тридцать два ветра
Шрифт:
Николай Николаевич НИКИТИН
Тридцать два ветра
Я пробирался к станции Луза, надеясь там поймать прямой поезд. Но как-то быстро смерклось, и дальше идти одному стало страшно. Кругом лес, непогода, и я решил заночевать на первом попавшемся мне разъезде неподалеку от лесопункта, выходившего прямо на линию Киров - Котлас. Приближалась новогодняя ночь. "Как-то я проведу ее?" - думалось мне.
Станционный разъезд был обыкновенной избой. Около него тянулись вспомогательные пути, потому что сюда на погрузку подвозился лес. Пассажиров здесь
В служебном отделении горела керосиновая семилинейная лампочка, чугунка раскалилась почти докрасна, от бревенчатых стен тянуло смолистым запахом, а узкие крохотные окна так заиндевели, что казались фарфоровыми.
Девушка с рыжими вихрами, очевидно начальник разъезда, стояла за конторкой и, перебирая какие-то документы, щелкала на счетах. Старик дежурный, пригревшись около чугунки, читал растрепанную пухлую книжку. Очки у него сползали с носа. Он поправлял их, затем щипал себя за бородку, словно удивляясь чему-то необыкновенному, иногда что-то шептал про себя, и это мешало девушке сосредоточиться. Она сердито поглядывала на него, но старик ничего не замечал.
– Ах, Портос, ах, чертов сын!
– вдруг воскликнул старик в восторге. Вот это мушкетер! Послушай, Анечка, ты когда-нибудь Дюма читала?
– Иван Варсонофьевич, - сказала она.
– Видите, дело срочное, а вы тут с посторонними вопросами.
Старик опешил.
– Это что, намек?
– сказал он.
– Я только хотел спросить вас: читали вы или не читали? И теперь вижу - не читали.
– Он хлопнул книжкой по лавке.
– И меня нечего учить. Я полвека на железке. Я полный пенсионер. А вы меня учите! Почему я вернулся на работу? Потому что мой мозг сказал мне: "Помогай". А вы...
– Что вы, что я, Иван Варсонофьевич?.. Я вас и не думаю учить.
– Аня опустила глаза и погрузилась в работу.
– Понятно, вы начальники, - продолжал старик тянуть свое.
– Мы в техникуме не учились. Однако я тоже могу делать замечания. Мы со стрелки проходили жизнь, многоуважаемая. Я тоже мог бы быть начальником, и, когда меня спросили: "Кем хотите?" - "Дежурным", - ответил я. А почему? Годы. Вот как я рассуждал! Значит, я-то понимаю, что такое служба...
Иван Варсонофьевич говорил долго. Он беседовал вслух сам с собой. И в этой беседе было все: и воспоминания о прошлом, и недоумение при мысли о том, что его длинная трудовая жизнь как будто кончается.
Откинувшись на спинку лавки, старик скрутил себе папиросу и закурил от уголька. Аня по-прежнему писала. Равномерно потрескивал телеграфный аппарат.
Старик глядел на Аню. На сердце у него отлегло, и он уже забыл свою обиду.
– Вот что, начальница, - примирительно сказал он.
– Приходи ко мне сегодня. Конечно, развлечений у нас нет, но все-таки... Дарья Петровна обещалась пышки спечь. Патефончик пустим. Ясно, сердце не о том болит... Да разве твой Вася в окопе не будет рад, когда ты ему напишешь: "Собралась, дескать, к старикам, желали тебе победы..."
– Иван Варсонофьевич, ведь ночью идет военный состав. И вы отлично знаете.
– Люба заменит... Линия в порядке. Пройдет по графику, как миленький. Впервые, что ли?
Взвизгнул блок у двери. На пороге в огромном овчинном тулупе, занесенная снегом, показалась стрелочница.
– Буран будет...
– проговорила она, разматывая платок.
Аня бросилась к дверям.
– И не думай-ко ты без жакетки, - остановила ее баба.
– Скрючивает сразу. Такой мороз! Путю совсем закрыло. Рельс в снегу уж по головку.
– А ты раздеваешься?
– сказала Аня.
– Бежать надо за лопатами. Подымать всех на разъезде. Очищать будем.
– И-и, милая, в такой буран разве мы впятером управимся?
– Тогда на деревню надо, за помощью.
– На деревню?.. Дойди! Вороны дохнут на лету. Как дойдешь на деревню-то?
Аня пожала плечами и обратилась к Ивану Варсонофьевичу чуть не плача:
– Ну, где у них сознательность? Ну, что делать, Иван Варсонофьевич?
Старик молчал.
Аня схватила с вешалки свое пальтишко:
– Ладно, я сама пойду.
Тогда Иван Варсонофьевич тоже оделся, и все сразу вышли из дежурки.
Мороз мгновенно сковал ресницы. Выл ветер, стонали провода, звезды исчезли, и снежный вихрь повсюду наметал сугробы.
– Ишь, сила-то, звезды заносит, - сказала баба.
– Главное, военный состав, - сказала Аня.
– Бригаду на помощь, что ли, вызвать? Позвонить дежурному?
Старик махнул рукой:
– Сейчас они сами все на перегонах. Сейчас сам дорожный будет вам звонить: дескать, управляйтесь сами. Ваш разъезд, вы и управляйтесь... Вот сочетание!
– Он нахлобучил ушанку и двинулся по междупутью. Остановившись у правой стрелки, старик копнул ногой сугроб, потом плюнул на палец и поднял руку, пробуя ветер.
– С болота дует, - сказал он. И тут словно впервые увидел стрелочницу, пожилую женщину, по-старинному, говоря, бабу.
– А ты что идолом стоишь? Тебе сказано было идти. Скажи председателю, чтобы всех прислал. И марш! Одна нога здесь, другая там!
Стрелочница не попыталась даже спорить. Она безропотно перелезла через плетень, зашагала переваливаясь - из сугроба в сугроб - и скоро исчезла в метели.
Через десять минут взрослое население разъезда было на ногах. Иван Варсонофьевич хлопотал среди людей, носивших тяжелые деревянные щиты.
– Углом ставь! Откуда метет, понимай! А эти сверх, по сугробу! кричал Иван Варсонофьевич.
– Где у вас мозги-то, граждане?
Иногда он останавливался и, сложив ладошки над глазами, старался рассмотреть: что же делается там, за снежной пеленой? Он думал: "Добралась ли до деревни стрелочница?"
Снег валил по-прежнему. Бушевал ветер. Однако теперь со всех сторон раздавались голоса, и, прислушиваясь к скроботу лопат, к стуку их о рельсы, Иван Варсонофьевич увидал расставленные женщинами щиты.