Тридцать три несчастья. Том 3. Превратности судьбы
Шрифт:
На снимке четверо людей стояли перед зданием, которое Бодлеры узнали мгновенно. Это был дом № 667 по Мрачному проспекту, где они короткое время жили у Джерома и Эсме Скволор, пока дом не сделался еще одним ненадежным пристанищем, в котором оставаться стало опасно. Первым на снимке был Жак Сникет, он смотрел на фотографа и улыбался. Рядом, отвернувшись от камеры, стоял мужчина – лица его не было видно, только одна из рук, в которой он сжимал блокнот и перо, как будто был писателем или журналистом. Дети не видели Жака Сникета с тех пор, как он умер, а писателя, судя по всему, не видели никогда. Но рядом с этими двумя людьми стояли еще двое, кого дети не чаяли больше видеть. Упрятанные в длинные пальто, замерзшие, но
«Основываясь на фактах, обсуждаемых на странице девять, – гласила надпись над снимком, – эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно».
Глава седьмая
– ВОТ уж не думала, что доживу до этого дня, – проговорила Вайолет и опять устремила взгляд на тринадцатую страницу.
Родители Бодлер тоже глядели на нее, и ей на миг показалось, что сейчас отец выступит из фотографии и скажет: «Привет, Эд. Ты где была?» Эд – сокращение от Томаса Алвы Эдисона, одного из величайших изобретателей всех времен, и Эдом называл Вайолет только отец. Но на снимке он, конечно, не шевельнулся, а только стоял и улыбался перед домом № 667 по Мрачному проспекту.
– Я тоже, – сказал Клаус, – не думал, что мы еще увидим наших родителей.
Он вгляделся в мамино пальто. Во внутреннем кармане мама обычно держала карманный словарик и доставала всякий раз, как ей встречалось незнакомое слово. Поскольку Клаус был великий любитель чтения, мама пообещала когда-нибудь отдать ему словарик, и сейчас ему показалось, что мама вот-вот сунет руку во внутренний карман пальто и протянет ему маленькую книжечку в кожаном переплете.
– И я тоже, – повторила за ними Солнышко.
Она смотрела на улыбающихся родителей, и ей вдруг вспомнилась, впервые со дня пожара, песенка, которую мама с отцом пели вместе, когда Солнышку приходило время ложиться спать. Песня называлась «Мясник» [17] , и родители пели ее поочередно, мама высоким голосом с придыханием, а отец низким и глубоким, как пароходная сирена. Песня как нельзя лучше убаюкивала Солнышко, и ей было уютно и не страшно в своей детской кроватке.
– Наверно, фотография сделана давно, – заметила Вайолет. – Смотрите, какие они тут молодые. Даже еще без обручальных колец.
17
Существуют фильм и книга под таким названием.
«На основании фактов, обсуждаемых на странице девять, – снова вслух прочел Клаус фразу, напечатанную над фотографией, – эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Клаус остановился и посмотрел на сестер.
– Что это значит? – спросил он еле слышным голосом. – Кто-то из наших родителей жив?
– Так-так-так! – раздался знакомый издевательский голос, и дети услышали, как странные неровные шажки направляются прямо к ним. – Смотрите, кто тут у нас!
Бодлеровские сироты настолько были ошарашены своей находкой, что совсем забыли про неизвестную личность, которая взломала замок в хранилище документов. И теперь, подняв головы, они увидели высокую тощую фигуру, идущую по проходу «Б» ТОЧКА. Эту особу они видели совсем недавно и надеялись никогда больше не увидеть. Можно дать разные определения этой особе, включая «подружка Графа Олафа», «бывшая опекунша бодлеровских сирот», «шестой по важности городской финансовый советник», «бывшая обитательница дома № 667 по Мрачному проспекту» и еще ряд определений, слишком скверных, чтобы быть напечатанными в книге. Но накрашенный рот прорычал имя, которое она предпочитала всем другим:
– Я – Эсме Джиджи Женевьев Скволор, – представилась Эсме Джиджи Женевьев Скволор, хотя Бодлеры, как ни старайся, и без того не могли ее забыть.
Она встала перед Бодлерами, и они сразу поняли, почему шаги ее были такими странными и неуверенными. С тех пор как дети ее узнали, Эсме Скволор всегда была рабыней моды, что в данном случае означает «одевалась в невероятно дорогие и часто невероятно нелепые наряды». Этим вечером на ней было длинное пальто, сшитое из меха большого количества животных, убитых самыми неприятными способами; в руке она держала сумочку, имевшую форму глаза, точь-в-точь как татуировка на левой щиколотке у ее дружка. Еще на ней была шляпа с вуалью, падавшей ей на лицо, как будто она сморкалась в черный шелковый платок, а потом забыла убрать его, а на ногах – туфли с каблуками-стилетами. Стилет – это небольшой, с тонким лезвием нож наподобие кинжала, каким мог бы пользоваться карнавальный актер либо убийца. Слово «стилет» иногда употребляют для описания женских туфель на очень высоких и острых каблуках. Но в данном-то случае речь шла о паре туфель с настоящими узкими ножами вместо каблуков. Стилеты были обращены вниз, так что с каждым шагом Эсме вонзала каблуки в пол хранилища документов. Иногда стилеты застревали, и тогда злодейке приходилось останавливаться и выдергивать их из пола, чем и объяснялись странные неровные шаги. Такие туфли считались, что называется, последним писком моды, но у Бодлеров были дела поважнее, чем листать журналы с перечислением того, что в моде и что вышло из моды, поэтому они глядели во все глаза на туфли Эсме и удивлялись, зачем она носит такую агрессивную и вместе с тем непрактичную обувь.
– Какой приятный сюрприз, – сказала Эсме. – Олаф велел мне взломать дверь в хранилище и уничтожить бодлеровское досье, ну а теперь мы можем уничтожить заодно и Бодлеров.
Дети переглянулись, потрясенные услышанным.
– Вам с Олафом известно про досье? – произнесла Вайолет.
Эсме рассмеялась особенно мерзким смехом и улыбнулась из-под вуали особенно мерзкой улыбкой.
– Естественно, мы знаем, – отрезала она. – Потому я и здесь – чтобы уничтожить все тринадцать страниц. – Она сделала странный неровный шажок в сторону Бодлеров. – Поэтому мы уничтожили Жака Сникета. – Она еще раз вонзила в пол каблуки, делая шажок вперед. – И поэтому уничтожим вас. – Она взглянула вниз на туфель и яростно дернула ногой, чтобы вытащить острие. – В здешней больнице будет еще три новых пациента, – сказала она, – но, боюсь, врачи не успеют спасти им жизнь.
Клаус вслед за сестрами стал отступать от приближающейся рабыни моды, а та медленно надвигалась на них.
– Кто уцелел во время пожара? – спросил Клаус Эсме, поднимая страницу вверх. – Кто-то из наших родителей остался в живых?
Эсме нахмурилась и мелкими шажками заспешила вперед, пытаясь вырвать у него страницу.
– Вы прочли досье? – страшным голосом вопросила она. – Что говорится в досье?
– Вы никогда этого не узнаете! – крикнула Вайолет и повернулась к младшим. – Бежим!
Бодлеры бросились бежать по проходу, мимо остальных шкафов под буквой «Б», завернули за последний шкаф с этикеткой «бригантина – Брюссель» и нырнули в секцию с картотекой на букву «В».
– Мы бежим не в ту сторону, – сказал Клаус.
– Эгресс, – подтвердила Солнышко, что означало нечто вроде «Клаус прав – выход в противоположной стороне».
– Эсме тоже, – отозвалась Вайолет. – Нам надо каким-то образом обогнуть ее.
– Я до вас доберусь! – выкрикнула Эсме, и голос ее донесся до них поверх шкафов. – Вам не удрать, сироты!