Триллион евро
Шрифт:
У Стефана была полоса везения. Накануне он наткнулся на стаю мерланов, которые всё ещё резвились среди скал. Наверное, их привлекли водоросли и живущий среди них планктон. К тому же он поймал на крючок скорпену, рыбу, которая стала совсем редкой. Оставалось лишь надеяться, что её, по крайней мере, можно есть… Имелись виды на чудесную вечернюю уху. Может быть, они смогут пригласить квартирантов с первого этажа, давно уже хотели это сделать. Бедным эко-беженцам рыба наверняка перепадала не каждый день…
Рыбалка была самой большой страстью Стефана. Он выходил в море на своей лодочке всякий раз, как только мог. Пять лет назад он купил её
А кроме того, и это было для него очень важно, здесь, вдали от Элодии и её депрессивного настроения, он обретал покой.
На другом конце набережной море продолжало подмывать полуобрушенную дамбу. Там ждал своей очереди ещё один этап сизифова труда. Когда эту дамбу строили, море было примерно в десяти метрах от неё. В те дни, когда вода прозрачна, сквозь неё ещё можно разглядеть остатки старых улочек, по которым Элодия бегала в детстве. Она много времени проводила у своей тёти, у которой в посёлке была рыбацкая хижина. В домике не было ни электричества, ни телефона, а воду приходилось носить из колонки в порту, — такое даже в те времена считалось настоящим анахронизмом… Но тётя Люсиль любила проводить лето в этой хижине. Она уверяла, что только там может по-настоящему отдохнуть. К счастью, она умерла ещё до того, как её хижина ушла под воду.
Жителей этих мест эвакуировали, либо они оставили свои дома по собственному почину. Деревня вымерла. Слепые, опустевшие дома покрылись плесенью и трещинами. Орды эко-беженцев, ютящихся среди холмов, разграбили подчистую всё, что можно было унести. Некогда роскошные сады с пальмами, апельсиновыми деревьями, магнолиями, агавами и бугенвилиями, радовавшие глаз во все времена года, превратились в заброшенные пустоши или непроходимые, наводнённые комарами и москитами тропические джунгли, медленно тонущие в грязи…
Элодия поднялась и двинулась дальше к мосту. Прислонилась к перилам, повернулась спиной к морю. Внизу колобродила мутная речная вода, смешиваясь с морской. Иногда выныривал выбеленный, полопавшийся ствол дерева, время от времени взгляд натыкался на кусок стены или руины, изъеденные солью и кислотной водой. Раньше на этом месте стояли теплицы, в которых выращивали знаменитые цветы Йера, цветы, которые продавались по всей Европе и за её пределами. А теперь болота распространялись с каждым годом всё дальше и подбирались к автостраде. Она образовала — и никто не знал, надолго ли, — границу обитаемого мира, демаркационную линию между Йером сегодняшним и Йером прежним.
Прежний Йер… Элодия опять вздохнула. Йер туристов, тенистых террас и прихотливо изогнутых переулочков, ресторанов и боулингов, Йер цикад, анисового аперитива «пасти» и ничегонеделания, домов, наполненных историей пёстрой смеси народов и национальностей… Сегодня городок превратился в пристанище беженцев, перенаселённый и агрессивный. Город, отступающий под натиском постоянно прибывающего моря и холмов, покрытых фавелами. [3] Эти некогда лесистые холмы, где на виллах с бассейнами жили богачи, превратились ныне в мусорные отвалы, на которых в диком беспорядке торчат покосившиеся лачуги. Здесь скученно жили люди, бежавшие с побережья; люди, потерявшие всё, у них не было теперь ни имущества, ни работы, ни семьи, ни достоинства. Им уже никто, никогда и ничего не возместит, и им уже никогда не подняться. Там жили эко-беженцы, перед которыми жители Йера испытывали жуткий страх. Раньше они были соседями, теперь их вряд ли можно было назвать людьми.
3
Фавела — трущобный квартал.
Элодии и Стефану повезло: у них был свой домик в Старом Йере. Первый этаж они сдали семье эко-беженцев, а сами довольствовались двумя комнатами на втором этаже. В конце концов, ведь надо выручать друг друга, не так ли? Но всё же, хотя Элодия была участлива и жалела истощённых ребятишек в лохмотьях, она поступала так же, как и остальные, более зажиточные соседи, у которых ещё были свои дома: каждый вечер баррикадировалась, с наступлением темноты не выходила из дома и делала вид, что не слышит звука побоев, отчаянных воплей и пальбы. Она пыталась жить как ни в чём не бывало, так, будто жизнь протекала нормально.
Только вот нормального в жизни ничего не осталось. Лета превратились в сухие, пышущие жаром печи, зимы состояли из череды ураганов и бурь, и убийственное солнце обрушивало на землю смерть; когда оно не раскаляло небо добела, тучи окрашивались грязными оттенками, а воздух приобретал кислый, едкий привкус. По радио непрерывно передавали штормовые предупреждения и советы по спасению, по телевизору показывали сплошные катастрофы. И уж ни на какую помощь со стороны государственных служб рассчитывать не приходилось, тем более что службы эти были настолько же неопределенны, насколько и недосягаемы. Практически без средств к существованию, забытые государством, Элодия и Стефан старались, как могли, сами держаться на плаву. Стефан починил старую лодку и выходил на ней в море рыбачить, Элодия продавала его улов, если тот был съедобным, или выменивала на что-нибудь. Иной раз рыба попадалась чахлая, с запашком, иногда она фосфоресцировала. Но они, рискуя заболеть, всё равно её ели.
Стефан вытянул удочку из воды и, глазам своим не веря, рассмеялся. На крючке отчаянно трепыхалась крупная, узкая, золотистого цвета рыбина с сильными челюстями. То была настоящая дорада! Везение просто непостижимое. «Кажется, сегодня мой счастливый день», — подумал он, вступая в единоборство с дорадой, чтобы втащить её в лодку. Он снял её с крючка, тщательно избегая острых, как нож, зубов, и бросил рыбину в пластиковое ведро, где она дико металась и билась среди уже неподвижных сородичей. Он накрыл ведро джутовой мешковиной, окунув её в морскую воду, чтобы сохранить рыбу свежей, открыл банку пива и, под жадные крики летающих над ним чаек, предался дальнейшему наблюдению за своими лесками.
Всё было спокойно. Взгляд его скользнул к берегу, на котором росли пинии. Длинный пляж сузился до песчаной косы, на которой постепенно разваливались брошенные хижины. Стефан поднёс к глазам бинокль и понаблюдал за обстановкой вокруг руин. Если жители его заметят, то, вполне вероятно, откроют по нему стрельбу. Тамошние жители и в прежние-то времена не особенно славились гостеприимством, а теперь вполне могли считать, что Стефан рыбачит в их территориальных водах.
Он не заметил ни души. Пока обыскивал через бинокль косу, оставшуюся от бывшего пляжа, его память погрузилась в приятные воспоминания: как тогда валялись на золотом песке полуголые, красиво загоревшие девушки…