Триллион евро

Эшбах Андреас

Он швырнул свой бокал о плитки и в ярости вскочил.

— Это преступное жульничество!

— Да. Но мы ничего не можем сделать.

— У вас всё в порядке? — послышался из тени мужской голос.

— Всё в порядке, Рикард, — ответила она по-каталански. — Не беспокойтесь. Вы ведь знаете, какой у сеньора темперамент.

— Почему я понимаю их язык? — подавленно спросил он, снова опускаясь в шезлонг.

— Я не знаю. Но могу предположить, что это функционирует так же, как и то, что они получили наши способности. Если Анна захочет, она теперь может вязать ковры, а я теперь могу играть на пианино, как она, если захочу. Что это с тобой?

Он откинулся

в шезлонге и резко задышал открытым ртом.

— Я думаю, мне уже надо идти наверх. Наверняка уже поздно.

— Я провожу тебя.

— Завтра ты придёшь? — спросил он и схватил её руку, полный отчаяния, в то время как им уже овладевало головокружение очередной потери сознания.

— Завтра, здесь же, как только я проснусь.

Они рука об руку поднялись по лестнице, поддерживая друг друга. На площадке второго этажа нужно было расставаться.

— Моя комната здесь, налево, — прошептала она. И, прежде чем он перешагнул свой порог, спросила его: — Как тебя зовут?

— Абрахам. А тебя?

— Сара.

Он бы с удовольствием сказал ей, какое это чудесное совпадение, но ноги уже подкашивались, и он еле удерживал глаза открытыми.

— Спокойной ночи, Абрахам. Благослови тебя Бог, — успел он услышать её слова, прежде чем погрузился в ничто.

Кристофоль Пейро был незаурядным бизнесменом: честолюбивым, целеустремлённым, с хорошим чутьём на всё новое, прирождённым бойцом. Но всё же, несмотря на молодое тело, с которым он жил вот уже больше трёх месяцев, его мозг так и оставался восьмидесятидвухлетним. Некоторые вещи расплывались в его памяти, и он не всегда успевал сделать то, что намечал. По этой причине спустя почти пять недель после вечеринки в саду он всё ещё так и не связался с доктором Мендозой. Время от времени он смутно припоминал, что надо бы это сделать, но не мог точно вспомнить, для чего. Он закрыл тему, сказав себе, что это лишь естественное в его ситуации беспокойство и что все накопившиеся вопросы задаст при очередном контрольном обследовании 5 сентября. Тогда и получит все ответы.

Когда утром 3 сентября при пробуждении он потянулся в кровати, его нога наткнулась на спящее тело Анны. Тофоль слегка оторопел. Он не мог припомнить, чтобы они заснули вместе. В последние дни его жена всё чаще оказывалась поутру рядом с ним, когда он открывал глаза, — иногда в его спальне, иногда в её. И это могло означать только одно: их «хозяева» познакомились в ночные часы и воспользовались ситуацией.

Это настораживало. Это тревожило. И то, что его тело в течение нескольких часов управлялось чужой волей, а он никак не мог на это повлиять, носило привкус унижения. Опершись на локоть, он склонился над Анной и долго вглядывался в лицо. Он размышлял о том, каково бы это было, если бы перед ним лежала не Анна, а африканская девушка с неизвестным именем. Какой бы тогда была её улыбка? Как блестели бы её глаза, если бы она увидела его, а он был бы не он, а другой — мужчина из Мали, который любил её по ночам, как сам он делал это с Анной. Или он делал это не так? Сколькими различными способами можно заниматься любовью?

Он провёл ладонью по округлости её бедра, и Анна слегка шевельнулась, потом приоткрыла глаза и наградила его белозубой улыбкой.

— Мне нравится просыпаться рядом с тобой, — прошептала она ему.

— А мне нет!

Тофоль вскочил с постели и, как обычно, первым пошёл к зеркалу.

— О боже, Тофоль! После стольких лет ты начинаешь терять свои хорошие манеры. — Улыбка сошла с её лица.

— Неужели тебе не ясно, что означает то, что мы просыпаемся в одной постели?

Она смотрела на него непонимающе.

— Это означает, — продолжал он, повышая голос, — что эти двое чёрных, которые занимают наши тела по ночам, проводят время, трахаясь, пока мы с тобой мирно спим. На этом основании я уже много раз просил тебя запираться в своей спальне, когда ты ложишься спать.

— Но что толку? Разве ты не понимаешь? Когда она просыпается, ей достаточно повернуть ключ — и готово.

— Если ты его спрячешь как следует, этого может не случиться.

— Я прячу его как следует, Тофоль. Ты бы его ни за что не нашёл. Но она, судя по всему, находит. И кроме того, — добавила она и подошла ближе, чтобы погладить его спину, — почему тебя это так интересует, любимый? У нас их тела, мы пользуемся их жизнью… в принципе, это ведь счастье, что они находят общий язык, что они, может, даже влюбились друг в друга. Представь себе, если бы они ненавидели друг друга и он бы по ночам бил её…

— Мы должны сказать охране, чтобы они не оставляли их одних.

Она вздохнула, потом присела к туалетному столику и несколько минут молчала. Она по опыту знала, что это успокаивающе действует на её мужа, и после этого разговор может продолжиться в цивилизованном русле. Тофоль закурил гаванскую сигару и открыл стеклянные двери на террасу.

— Тебе ведь не нравится, что я сказал про охранников, верно? — спросил он, всё ещё стоя к ней спиной.

— Мне это кажется излишне жестоким, и, кроме того, люди из охраны не могут различить, они это или мы.

— Этого ещё не хватало! — Старое лицо Тофоля налилось бы при этом кровью, а на шее надулись бы вены. Теперешнее же его лицо почти не изменило цвет, только глаза негодующе раскрылись.

— Не сердись, Тофоль, но охранники мне говорили, что довольно часто видят нас ночами на террасе: мы что-нибудь пьём и разговариваем по-каталански, как и днём. Откуда же им знать, кто есть кто?

Потрясённый такой новостью, Тофоль рухнул в плетёное кресло.

— С каких это пор они говорят по-каталански?

— Не знаю. Думаю, что с самого начала. Ты ведь тоже недавно обнаружил, что можешь бегать как антилопа.

— Это потому, что я снова молод.

— И ещё потому, что этот парень бегун. — Последовала долгая пауза, которой Анна воспользовалась, чтобы причесать щёткой волосы. Она знала, что её мужу требуется время на то, чтобы осознать новости, и теперь было важно, чтобы он переварил эту, прежде чем она угостит его следующей. Новостью, которой она собиралась поделиться с ним уже несколько дней, но всё не подворачивалось подходящего случая.

— Итак, что нам делать? Как ты думаешь?

— Ничего, дорогой. Мы ничего не будем делать. Пусть они используют свои немногие часы, как им больше нравится. В конце концов, они не делают ничего плохого. Они делают то же самое, что и мы. В принципе, ведь это безразлично, ты не находишь?

Нет, думал Тофоль. Как это безразлично? Разве ему всё равно, кто спит с Анной, женщиной, на которой он женат всю жизнь, — он или тот, другой? Конечно, та женщина, которая бывает с ним, вообще-то не его жена, а чужеземка, по случайности имеющая то же тело. Но у него не хватало воображения всё это осознать. Он родился в 1950 году и привык к тому, что в каждом теле есть душа, причём только одна. Неужели его начали одолевать религиозные сомнения — и это после того, как он всю свою жизнь отрицал любого рода теологическую чушь? Или его просто терзает ревность, примитивнейшее и вульгарнейшее движение души человека?