Трилобиты: Свидетели эволюции
Шрифт:
Некоторые до сих пор считают, что наука и искусство суть вещи противоположные. Первое расчленяет, второе складывает.
В 1950 г. Чарльз Перси Сноу, писатель и государственный деятель, подчеркнул этот разрыв знаменитым термином «две культуры». Взгляды Сноу имели длинную родословную, отсылавшую нас, например, к мистику, поэту и художнику Уильяму Блейку, а также и к тем, кто противился «экспериментаторскому» подходу, которому покровительствовало британское Королевское общество XVIII столетия вместе с учеными западного мира. Предполагалось, что художник с помощью воображаемых материй докопается до истин более великих, чем одержимый ученый, который отрывает крылышки бабочке, чтобы разгадать ее секрет. Позиция критика предельно ясно выражена в стихотворении Эдгара Аллана По:
Наука! Ты — дитя Седых Времен! Меняя все вниманьем глаз прозрачных, Зачем тревожишь ты поэта сон, О коршун, крылья чьи — взмах истин мрачных! [55]И что же тогда палеонтология, если не «дитя седых времен»? Без этого она теряет всякий смысл.
В этой книге из главы в главу я переносил образ «внимательных прозрачных глаз», чтобы через него пришло понимание трилобитового мира; также этот образ у меня связан с ученым, вглядывающимся в окаменелое животное, чтобы вдохнуть в него жизнь: глаза в глаза, не мигая. Мы вглядываемся — значит, мы познаем. Но тем не менее все наше знание я считаю материалом, из которого лепит художник. Даже самое незначительное научное открытие приносит радость, и истина блестит и трепещет радужными крыльями махаона.
55
См.: По Э. А. Сонет к науке. Пер. В. Брюсова.
Так почему же столько людей подозрительно относится к науке и ученым? На ум приходят несколько образов. Во-первых, это растиражированный телевизионными рекламами типаж, который я бы назвал «мягкотелый умник». Лысеющая макушка, остатки волос курчавятся на висках, отчаянный нервный тик такой силы, что мухи разлетаются, наш умник в страшном возбуждении носится со своим последним открытием — обычно с какой-нибудь штуковиной непонятного назначения. Одевается он в потрепанный мешковатый пиджак, из нагрудного кармана торчат отвертки. И очки — обязательные очки с толстыми стеклами. На самом деле и впрямь существует статистическая зависимость между близорукостью и интеллектуальным потенциалом. Телосложения этот умник хилого. Почему-то считается, что развитие мозга должно происходить за счет развития физического. Будто бы мозги паразитируют на остальном теле: чем больше растет череп, тем меньше становятся бицепсы и грудные мышцы, пока не достигается состояние идеального умника — мощный мозг на тонких ножках, этакий палочник с калькулятором вместо головы. Профессор Калькулюс из комиксов про Тинтина, молодого репортера, — типичный пример такого ученого: умного как никто, все время витающего в облаках, и для достижения реального результата ему явно недостает приземленного здравого смысла. Его изобретения поначалу неизменно приводили к катастрофам. Но при этом никто не сомневался, что сердце у него доброе. Радуясь за других, он всегда изобретает что-то немножко волшебное — какие-нибудь предметы, которые умеют совершать невозможные вещи в самое неожиданное время. Современный вариант умника больше ориентирован на компьютеры: он играет на клавиатуре своих машин с отрешенностью концертирующего пианиста. Его электронное мастерство рождает… прекрасного робота? машину времени?
Ученый по Эдгару По [56] в целом более зловещий — этакий бессердечный кромсатель невинных животных, или генный инженер, или плотник от анатомии, примерно как в «Острове доктора Моро». История Г. Уэллса легла в основу нескольких фильмов; вышеозначенный доктор населяет свой остров мерзкими химерами, жестоко перекроенными из разных видов животных. И как это часто случается с фантазиями Уэллса, то, что когда-то казалось плодом извращенного воображения, сегодня кажется почти возможным, хотя и не таким зловещим. Мы больше не верим, что пересаженное сердце свиньи может придать реципиенту «свинообразие». Тем не менее Уэллс внес свою лепту в демонизацию образа ученого, показав, что может произойти, если технические возможности не соотнесены с морально-этической ответственностью. В конце концов, у нас есть примеры из эры нацистов середины XX столетия, которые оставят далеко позади самые тягостные кошмары Уэллса. Совершившего эти безумства вряд ли можно назвать «коршуном, чьи крылья — взмах истин мрачных» из сонета По, потому что такой преступник совершает зло намного более активно, чем просто коршун-падальщик. Два типажа ученого — доброго и наводящего ужас — отражают ту двусмысленность в восприятии науки, которая свойственна расхожему мнению. С одной стороны, многие видят в ученых панацею, еженедельно выдающих на-гора готовые решения. С другой стороны, сам факт решения и непонятный язык, которым это решение объясняется, ведет к отчуждению, к ощущению того, что нас водят за нос: как, например, персонаж Стенли Кубрика доктор Стрейнджлав или хозяева лабораторий, которые Джеймс Бонд пускает ко дну во имя счастья всех нас.
56
Эдгар Аллан По сам занимался научной деятельностью и в области астрономии и биологии предложил несколько идей, встреченных с безразличием. Возможно, разочарование повлияло на его предубежденное отношение к ученым.
К трилобитам тем не менее претензий нет. Я полагаю, что образ палеонтолога будет ближе к профессору Калькулюсу, чем к доктору Стрейнджлаву. И как ни старайся, я не могу сочинить сценарий, в котором тоталитарный режим ухитрился бы угнетать народ с помощью науки о трилобитах. «Ага, мистер Бонд! Вы прибыли как раз вовремя, трилобиты прямо сейчас восторжествуют над человечеством!» Я бы сказал, что 80% всех научных исследований так же безвредны в этическом плане, как и исследования трилобитов. Парадокс в том, что именно из-за этой безвредности очень трудно найти деньги на исследования: за деньги не грызутся только научные области, связанные с медициной или войной.
Вот она, чума современных Эдгаров По! Они вынуждены обращаться к скучнейшей теме добывания денег на исследования, которые не принесут и не могут принести ощутимых результатов в течение финансового года, когда бухгалтеры вытаскивают из ящиков свои электронные счеты. Требуется гораздо больше времени, чтобы понять реальную ценность такого академического исследования. Возьмем, например, повсеместное увлечение динозаврами и вспомним, что именно преданные своему делу, упорные ученые собрали из кусочков этих фантастических животных. Иногда этот процесс занимает десятилетие: выкопать, подготовить и потом собрать разрозненные фрагменты, в конце концов, облечь кости воображаемой плотью. Представьте, если бы мы не узнали о тираннозаврах, жизнь скольких детей стала бы намного беднее. В конце концов тщательная научная работа оказалась вознаграждена даже деньгами, если принять во внимание все книги и фильмы про динозавров и другую менее симпатичную побочную продукцию.
Я представляю, как изображенный здесь мой трилобит с трезубцем на голове однажды разбудит любопытство какого-нибудь ребенка, а потом этот любопытный малыш станет настоящим ученым, увлеченным поисками сокровищ истины. Или же мой трилобит захватит воображение поэта, и тот перепишет заново мрачный образ, выпущенный Эдгаром Алланом По: коршуна превратит в свободно парящего красавца орла.
И никогда ведь не скажешь, мол, пора остановиться, мы знаем уже достаточно. Мы раскопали дюжину динозавров — зачем нам нужен тринадцатый? И что, в мире не хватает трилобитов?
На что я отвечу: поиск не закончится никогда, мы никогда не знаем наперед, что ждет за следующим поворотом или что прячется внутри очередного камня. Мой трилобит с трезубцем был призраком, химерой, его просто не могло быть, и тем не менее вот он перед вами. Мир был бы намного беднее, если бы мы не нашли его. Я предвижу множество подобных открытий и фактов — если хотите, поразительных фактов. Может быть, какой-нибудь удачливый исследователь отыщет конечности трилобитовой личинки, и мы узнаем, чем отличалась жизнь личинки от жизни взрослого животного. Или кто-то найдет почившего докембрийского предка трилобитов во всей его, теперь уже вечной, красе? И мы должны быть готовы встретить эти чудесные открытия, которые объяснят нам все про ножки личинок, как некогда Уолкотт объяснил про ножки трилобитов. Как это не похоже на «скучные материи» Грэдграйновских фактов: это крылья нашего воображения. Как бы мне хотелось пожить подольше, чтобы все это узнать, но даже и тогда я не воскликнул бы: «Хватит!»
Очень трудно прогнозировать, как будущие открытия увяжутся друг с другом в паутине знаний, ведь эти связи зависят от продвижения десятка смежных дисциплин. Но я убежден, что новые связи обязательно возникнут, потому что в прошлом всегда так и происходило. Хотя про рынок акций говорят, что «прошлые удачи не гарантируют прибылей в будущем», разумный человек учтет столетний опыт неуклонного роста дивидендов от вложений в те или иные акции. Я могу предположить, что физики заинтересуются оптикой трилобитовых глаз, и мы лучше узнаем, как трилобиты видели. И тогда наши трилобиты с первозданной ясностью увидят исчезнувший мир. Молекулярные исследования помогут сравнить между собой современных родственников трилобитов; и мы поймем, на какие черты анатомического строения следует обратить внимание.
И наверняка поймем, как трилобиты сбрасывали свой панцирь: электронный микроскоп позволит увидеть все до мельчайших кристалликов. А может, мы обнаружим в панцирях следы редких элементов — ведь, возможно, в шкурках концентрировались какие-то элементы, как сегодня в тканях животных накапливаются различные загрязняющие вещества из окружающей среды, — и по ним мы сможем узнать нечто важное об исчезнувших морях; современные технологии так точны, что определяют самое мизерное количество включений, даже если их одна часть на миллиард. И геологическое время станет у нас отсчитываться надежно и точно, и вот уже историки спешат к нам с протянутой рукой. Если так, то трилобитам больше не нужно будет исправлять службу геологического метронома, а мы, напротив, станем по новым точным геологическим часам выверять эволюционную историю трилобитов; и тогда нам откроются новые стороны эволюционных механизмов, так занимавших несчастного Рудольфа Кауфмана. В этом новом качестве трилобиты могут оказаться востребованы — они предстанут дрозофилой палеозойской эры, лабораторным материалом для изучения истории жизни.