Трилогия о королевском убийце
Шрифт:
Так что «перековки» случались реже, и каждый раз, когда мы топили корабль, мы говорили себе, что стало одним отрядом врагов меньше. Но казалось, что на самом деле меньше их не становится. В некотором смысле мы дали надежду народу Шести Герцогств. С другой стороны, мы повергли людей в отчаяние, поскольку, несмотря на все усилия, мы не смогли полностью отогнать пиратов от нашего побережья.
Для меня это долгое лето было временем ужасного одиночества и невероятной замкнутости. Верити часто бывал со мной, однако я обнаружил, что не могу поддерживать контакт с ним во время боя. Принц сам знал о водовороте страстей, которые грозили захлестнуть меня каждый раз, когда команда вступала в битву. Он выдвинул теорию, согласно которой я, пытаясь защититься от мыслей и чувств других, так укреплял свою защиту, что даже он не мог пробить ее. Он также
В детстве мы с Керри однажды забрались на высокую скалу над океаном. Когда мы добрались до вершины и посмотрели вниз, он признался мне в почти непреодолимом желании броситься со скалы. Мне кажется, это было похоже на то, что чувствовал Верити. Сила влекла его, и Верити мечтал всем существом броситься в омут наслаждения. Его тесный контакт со мной только укреплял это чувство. И тем не менее мы слишком много хорошего делали для Шести Герцогств, чтобы он мог отказаться от контакта, хотя Сила и сжигала его. По необходимости я разделял с ним многие часы в его башне, твердое кресло, на котором он сидел, усталость, уничтожавшую аппетит, и даже сильные боли в костях, рожденные долгой неподвижностью. Я был свидетелем того, как он истощал себя.
Не знаю, есть ли в такой близости что-то хорошее. Ночной Волк ревновал и прямо сообщил мне об этом. По крайней мере, он открыто злился, потому что им пренебрегали и он это чувствовал. Гораздо сложнее было с Молли.
Она не видела никакой убедительной причины, по которой я должен так подолгу отсутствовать. Почему именно я должен ходить в море на одном из кораблей? Причина, которую я мог ей назвать — простое желание Верити, — совершенно не устраивала ее. Недолгие мгновения, которые мы проводили вместе, стали строиться по вполне предсказуемой схеме. Мы сходились в буре страсти, быстро находили друг в друге успокоение, а потом начинали пререкаться по разным поводам. Молли было одиноко, противно быть горничной, те крохи, которые она могла откладывать, были ничтожно малы, она скучала без меня и не понимала, почему я столько времени должен проводить в море, когда только я могу хоть немного скрасить ее жизнь. Как-то я предложил ей деньги, которые заработал на корабле, но она окаменела, как будто я назвал ее шлюхой. Она не возьмет у меня ничего до тех пор, пока мы официально не станем мужем и женой. И я не мог сказать ей ничего определенного по поводу того, когда это может случиться. Я до сих пор не нашел подходящего момента, чтобы сообщить ей о планах Шрюда относительно меня и Целерити. Мы так много времени проводили порознь, что теряли нить понимания жизни друг друга и, бывая вместе, снова и снова пережевывали горькую кожуру одних и тех же споров.
Как-то ночью, когда я пришел к Молли, я увидел, что в ее уложенных волосах заплетены красные ленты, а в ушах висят изящные серебряные серьги в форме ивовых листьев. Когда я взглянул на нее, одетую в простую белую ночную рубашку, у меня перехватило дыхание. Позже, в какое-то тихое мгновение, когда мы смогли разговаривать, я похвалил эти серьги. Она просто сказала мне, что, когда в последний раз принц Регал приходил покупать у нее свечи, он подарил ей их, сказав, что очень доволен ее работой и чувствует, что платит ей меньше, чем стоят такие прекрасные ароматизированные свечи. Она гордо улыбалась, рассказывая мне это, а ее пальцы играли моими волосами, в то время как ее собственные спутанные волосы в беспорядке лежали на подушке. Я не знаю, что она увидела в моем лице, но глаза ее расширились, и она отодвинулась.
— Ты принимаешь подарки от Регала? — холодно спросил я. — Ты не желаешь взять у меня ни одного честно заработанного коина, но берешь драгоценности у этого… — Я был близок к измене, не в силах найти слова, подходящие для этого человека.
Глаза Молли сузились, и наступил мой черед отшатнуться.
— Что я должна была сказать ему? «Нет, сир, я не могу принять ваш щедрый подарок, пока вы не женитесь на мне?» У меня с Регалом не такие отношения, как с тобой. Это был приработок, подарок от покупателя, какие часто дарят искусным ремесленникам. Ты думаешь, почему он подарил это мне? В обмен на мою благосклонность?
Мы долго смотрели друг на друга, а потом я проговорил то, что она приняла за извинение. Но тут я допустил ошибку, сказав, что, возможно, Регал подарил ей серьги только потому, что предполагал, как это разозлит меня. Тогда Молли поинтересовалась, откуда принц может знать, что происходит между нами, и не думаю ли я, что она работает так плохо, что не заслуживает такого подарка, как эти серьги.
Достаточно сказать, что мы, как могли, латали наши отношения в те короткие часы, когда бывали вместе. Но склеенный горшок никогда не будет таким же хорошим, каким может быть целый, и я возвращался на корабль столь одиноким, как будто и вовсе не был с ней.
Когда я налегал на свое весло, безупречно держал ритм и пытался не думать совсем ни о чем, я часто понимал, что скучаю по Пейшенс и Лейси, Чейду, Кетриккен и даже Барричу. В те несколько раз, когда мне удавалось навестить нашу будущую королеву этим летом, я всегда находил ее в саду на башне. Это было красивое место, но, несмотря на все ее усилия, оно совсем не походило на то, чем раньше были сады Оленьего замка. В королеве было слишком много горского, чтобы привыкнуть к нашим обычаям. Была отточенная простота в том, как она размещала и выращивала растения. Простые камни и голые изогнутые ветки плавника в своей застывшей красоте — вот что было теперь в саду. Я мог бы спокойно размышлять здесь, но это было неподходящее место для того, чтобы нежиться под теплым летним солнцем, а я подозревал, что Верити вспоминал его именно таким. Кетриккен все время возилась в саду, и это ей нравилось, но от этого она не становилась ближе к Верити, как надеялась раньше. Она была, как и прежде, красива, но ее синие глаза всегда были затянуты серой дымкой тревоги и усталости. Лоб ее так часто хмурился, что, когда она расслаблялась, на коже были видны светлые линии, которых никогда не касалось солнце. Когда я приходил к ней, она часто отпускала почти всех своих леди, а потом расспрашивала меня о «Руриске» так подробно, как будто о самом Верити. Когда я заканчивал свой доклад, она сжимала губы в твердую линию, отходила к краю площадки на башне и смотрела туда, где сливались море и небо. К концу лета, когда как-то днем она стояла так, я осмелился подойти к ней и попросить разрешения идти на свой корабль. Она, по-видимому, едва слышала меня. И тихо сказала:
— Должно быть окончательное решение. Так больше продолжаться не может. Должен быть способ положить этому конец.
— Скоро начнутся осенние штормы, моя леди, королева. Мороз уже коснулся некоторых ваших растений. Штормы всегда приходят вслед за первыми заморозками. А с ними придет покой.
— Покой? Ха! — Она недоверчиво фыркнула. — Лежать без сна и думать, кто умрет следующим, и знать, что пираты будут нападать каждым летом? Это не покой. Это пытка. Должен быть способ покончить с красными кораблями. И я намерена найти его.
В ее словах мне послышалась угроза.
Глава 17
ИНТЕРЛЮДИИ
Из камня были кости их, из сверкающего гранита гор. Из сияющих солей земли была плоть их. Но сердца их были сердцами мудрых людей.
Они пришли издалека, эти люди, долог и труден был их путь. И они окончили свои земные дни, чтобы перейти в вечность. Они отвергли плоть и обрели камень. Они оставили свое оружие и поднялись на новых крыльях. Элдерлинги. Старейшие.
Король наконец позвал меня, и я отправился к нему. Верный обещанию, данному самому себе, я не был в его покоях с того рокового полудня. Его договор с герцогом Браунди относительно нас с Целерити до сих пор камнем лежал у меня на сердце. Но вызовом короля нельзя пренебречь, как бы горько ни было на душе.
Прошло по меньшей мере два месяца с тех пор, как я в последний раз стоял перед Шрюдом. Теперь он послал за мной осенним утром. При встрече шут бросал на меня полные боли взгляды, и я прятал глаза. Верити изредка спрашивал, почему я не бываю у короля, но мои ответы были уклончивыми. Волзед все еще охранял своего подопечного, как змея на очаге, а ухудшение здоровья короля больше ни для кого не было секретом. До полудня в его покои теперь никого не допускали. И я решил, что за этим утренним приглашением кроется что-то важное.