Тринадцатая Мара
Шрифт:
– Я приношу тебе извинения. Кем бы ты ни был. Я зря искала тебя.
– В твоих словах не звучит раскаяние.
Второй штамп: «Виновна» – поверх приговора. Да что же это за черт…
– Давай расстанемся на этом.
– Сядь.
Он произнес это слово, когда я наполовину встала. Услышав команду, я рухнула обратно на мягкий диван как безвольный тяжелый куль.
– И расскажи мне о том, что же ты натворила.
«Никто и ничто не заставит меня раскрыть рот».
Голубые в этот момент глаза холодно посмеивались.
– Расскажи мне о своих грехах.
«Не дождешься».
Тяжело
– Не дождешься.
– Дождусь. Начни с главного. С самого плохого.
Уже ни в какие ворота.
– Нет.
– Да.
И это его «да» сотрясло воздух. Не для других посетителей кафе, не обращавших на нас никакого внимания, но в нашем личном персональном пространстве, выделенном для двоих. Кажется, на меня с тревогой смотрела Элина – я не могла повернуть лицо, меня парализовало. Тело и волю. Трепыхался разум, набирал обороты гнев, грозил переполнить котел, но к гневу вдруг добавился страх. Почти ужас, потому что я не могла противиться приказу. Этот мужик хотел, чтобы я рассказала ему о своем самом страшном грехе, и я никогда и ни за что не собиралась этого делать, но мое тело… Мое тело мне уже не подчинялось. Оно сидело, сложив руки на стол в позе «школьницы-отличницы», и ГОВОРИЛО! Моим ртом! Моим голосом! Невзирая на внутренний визг, оно монотонно и ровно произнесло прямо сейчас ту правду, которую никто не должен был слышать.
– Я своим бесконтрольным ударом, совершенным в ярости, разрушила здание на проспекте Беркеен. Восемнадцать погибших.
Вот так. Без предисловий и без надрыва я сама себя сдала. И поверить не могла в то, что только что случилось! Да какая ему разница…
Нет, я не подозревала о том, кто сидит напротив – мне уже не было до этого никакого дела! – но мужчина медленно закрыл глаза. В них что-то изменилось за секунду до этого, и подкатила к горлу тошнота. В воздухе появилась ярость – не моя, чужая, – и она была куда тяжелее моей. Моя по сравнению с ней была каплей в океане.
Голос незнакомца прозвучал спокойно, без эмоций.
– Что ж, я рад, что нашел того, кто это сделал. Теперь ты будешь страдать. Иди за мной.
Он поднялся из-за стола.
Наверное, если бы у меня были когти, я бы пробороздила ими столешницу, оставила бы в дереве глубокие рытвины. Но когтей не было, и лишь истошно звонко лопались в моей башке невидимые лески, сдерживающие внутреннюю конструкцию, когда я, в высшей степени этого не желая, поднялась и пошла к выходу за мужчиной в рубашке.
На меня смотрела Элина. Она даже выкрикнула негромко:
– Мариза… Мариза?!
Я уходила, не сказав ей ни слова, не оставив указаний. Как безвольный манекен, как тупоголовый голем, отыскавший своего хозяина.
Спустя сорок минут я снова сидела за столом – на этот раз за кухонным. В той самой квартире номер восемь в доме на улице Голейн. Столешница темная – кажется, мраморная – холодила ладони; хозяин квартиры сейчас стоял у окна, ко мне
Мой мозг еще никогда не работал так быстро, предельно. И я больше не сдерживала ярость – мне нужно отсюда сбежать. Пусть она разрушит эти стены и этот дом – я должна выбраться наружу, чего бы мне это ни стоило. Если погибнут другие, если опять неконтролируемый удар, так тому и быть: я впервые осознанно согласилась на это еще раз – как заяц, которому все равно, в кого полетят стрелы охотников. Лишь бы не в него. Ярость моя, однако, ничего не разрушала, потому что сраный незнакомец создал защитный кокон вдоль стен квартиры, и вся моя мощь, вместо того чтобы разбивать перекрытия и фундамент, утыкалась мокрым носом в поролон. Никогда не ощущала ничего противнее. Тот самый случай, когда в центре фонит гамма-излучением, а на выходе – слабые радиоволны попсовой песенки.
– Ты опять не держишь в узде свою злость.
Голос тихий, полный укоризны. А еще – спокойного бешенства, которое ощущаешь лишь позвоночником.
Да кто он такой вообще? Зачем он привез меня сюда? Что я ему сделала? И почему не могу с ним совладать?
– Давай… разойдемся… мирно.
Внутри меня бурлит черный вулкан, и это нехорошо, крайне опасно.
– Уже нет.
– Что… я тебе сделала?
На краю стола лежит вилка. Я отвлеку его разговорами, заговорю, метну. Я превращу ее зубья в тончайшие ядовитые иглы – хватит одной царапины, чтобы сдохнуть.
– Если я это озвучу, то убью тебя. – Он не шутил, я понимала это не шестым, но всеми чувствами сразу. – А смерть – это слишком просто.
Значит, совсем не шутки, значит, бьемся насмерть.
Вилку я взяла в руку осторожно, чтобы она не звякнула.
– Не делай этого.
Мне все равно, чем он видел, каким местом и каким взглядом, мне нужно было успеть.
Широкая мужская спина, хорошая шея, мощная, модельная стрижка – наверное, недавно обновил. Я принялась мысленно ткать вокруг вилки смертоносное заклятье, наполнять металл черным ядом.
– Ты еще не поняла, что теперь я контролирую твою волю?
«Хрен тебе».
Вилка в моем воображении стала черной, пузырящейся. Она уложит при касании стадо буйволов.
Даже хорошо, что на квартире защита: от моей ненависти ладный дом давно бы уже превратился в кирпичи. Жаль только, что на изнанку не прыгнуть: человек у окна лишил меня этой возможности дистанционно. Зубья у воображаемой вилки вытянулись, истончились.
Решил меня за что-то засудить, решил, что я буду страдать? Страдай сам!
Он повернулся как раз тогда, когда я подняла руку для броска, когда, вложив в него всю испепеляющую ненависть, метнула зажатый предмет.
И грохнула ответная ярость. Брошенная мной вилка, не пролетев и десяти сантиметров, застыла в воздухе. А незнакомец процедил:
– Возьми её.
Отчаянная попытка ему не сопротивляться: «моя воля – не твоя».
– Возьми!
И мои пальцы сжались вокруг серебристой ручки.
«Нет, только не это…»
– А теперь воткни её себе в руку!