Тринадцатая рота (Часть 1)

Бораненков Николай Егорович

– Арестованных освободить! Срочно заготовить пропуска. Да, да! На всех! Хайль!

14. ФОН ШПИЦ НАЧИНАЕТ БИТВУ ЗА СОБСТВЕННЫЕ МИЛЛИОНЫ

Трогательно и пышно проводил в дорогу господина Гуляйбабку старый интендант. В карету он насовал ему разной снеди, канистру шнапса, ручных гранат на случай нападения партизан и почти слезно просил простить за то минутное подозрение, которое вкралось в душу его, когда штурмбанфюрер сказал, что "ваш гость не тот, за кого так тепло его принимают".

– Ах, этот Поппе!
–

вздыхал генерал.
– Чуть не омрачил наши добрые отношения. Вечно он лезет со своим дурацким подозрением.

– Давайте простим ему, - говорил Гуляйбабка, стоя у дверцы кареты. Всякое в жизни бывает. У него ведь такая служба!

– Нет, нет. Я это ему при случае припомню. Он чуть меня не скомпрометировал. Каково бы было! Генерал фон Шпиц вручил Железный крест красному партизану! Он бы вогнал меня в могилу.

– И все-таки не будем мстительны, господин генерал. Забудем.

– Что ж... Забудем так забудем. Но уж мне вас не забыть. Вы сделали для меня то, что и Железным крестом не отплатить. Прощайте. Счастливый путь. Хайль Гитлер!

Гуляйбабка нырнул в карету. Кучер дал коням вожжи. Фон Шпиц, все так же стоя с вытянутой рукой, крикнул:

– Жду вас в Смоленске! Тыл скоро переберется туда... поближе к Москве. Хайль!

Проводив спасителя Вилли, генерал фон Шпиц немедля взялся за проблему собственных миллионов. Прежде всего он отшлифовал с военной точки зрения все пункты гуляйбабкинского проекта приказа, а когда это было сделано и готовый приказ отослан для эксперимента в сто восьмую егерскую дивизию, пригласил на доверительную беседу Вилли.

– Мой сын, - начал степенно, ласково генерал.
– В последнее время, на склоне своих лет, я много думаю о тебе, будущих внуках и вообще о судьбах людей на войне.

– И что же ты надумал, папа?
– ухмыльнулся Вилли.

– Не смейся, милый. Это очень серьезно. Вот ты смотришь на мои погоны, на мой мундир, увешанный крестами, и думаешь, наверно: какой папа счастливый!

– Разве этого мало? О, если б мне мундир генерала!

– Как ты наивен, Вилли!
– вздохнул генерал.
– Я тоже был таким когда-то.

– А теперь?

– А теперь, сынок, на закате лет, мне хочется быть богатым, чтоб мой сын, мои внуки не стояли в длинной очереди за эрзац-сосисками, эрзац-маслом, а имели такое же богатство, как наши Круппы, Шенки, Функи, Шпееры... О, они великолепно понимают, что такое война! Они наживают на ней многие миллионы. Так почему же не может воспользоваться войной генерал-майор фон Шпиц?!

– Можешь, папа! Можешь!
– воскликнул Вилли.
– Мне тоже очень хочется разбогатеть на завоевании Урала.

– Урал, сынок, далеко, а смерть за кустами, - вздохнул генерал.

– Какая смерть? От радикулита не умирают, папа.

– Ты забыл, Вилли, что помимо радикулита есть еще бомбы, мины, а в тылу и партизанские пули. К тому же и старость.

– Не надо хандрить. Ты еще крепок, папа.

– Не успокаивай. Поход в Россию - моя последняя песнь. Я тороплюсь увидеть тебя миллионером.

– Миллионером? Откуда появится миллион?

– У меня есть на это свои прикидки. Мы открываем собственную фирму по снабжению армии вещевым имуществом, главное - сапогами.

– Где же мы их возьмем?

– Где твой отец будет брать сапоги или портянки - не твоя печаль. Твоя забота - получить несколько вагонов солдатского тряпья, открыть фабрику сапог, мундиров, создать видимость отправки этого дерьма на фронт и предъявлять мне счета на оплату.

– Папа, ты мудр, как фюрер! Дай я тебя расцелую!

15. ГУЛЯЙБАБКА У ПАНА ПЕСИКА

Колеса кареты личного представителя президента раскручивались всю ночь и на дымном рассвете остановились на центральной площади большого украинского села возле белой мазанки под железной крышей.

Судя по доске объявлений, вкопанной у крыльца, и телефонным проводам, нырнувшим с деревянного столба в широкое, нежилое окошко, в доме совсем недавно размещался сельсовет. Теперь же с фронтона крыльца наводила страх вывеска: "Канцелярия господина старосты".

На продолжительный стук на крыльцо вышел, кряхтя и кашляя, заспанный старикашка. Под мышкой он держал, словно палку, старую, заржавевшую винтовку. Почесав поясницу, старик прищурился и, увидев карету со всадниками, растерянно заметался, не зная, что ему делать: то ли шмыгнуть в коноплю, то ли бросить винтовку и, подняв руки, закричать "сдаюсь".

– Спокойно, папаша. Не тронем, - поднял руку вышедший из коляски Гуляйбабка.
– Нам нужен ваш староста пан Куцый. Не вы будете пан Куцый?

Старик перекрестился:

– Прости, господи. Я подворный дежурный... По охране будынку. А пан Куцый... звиняюсь: его у нас больше паном Песиком зовут. Так вин, пан Песик, вже пишов. Вже копае.

– Что копает?

– Все копае, що пид руку пидвиртатысь: ямы, бунты, спрятки, сундуки... дюже добре копае.

– Гм-м, - удивился Гуляйбабка.
– В такую рань и уже копает. А может, он дома, дрыхнет на перине?

Старик замотал головой, будто на него набросились осы. Соломенная шляпа его едва удержалась на затылке.

– Ни. Просты, боже. Наш голова цей блажи себе не дозволяе. Вин, не даст сбрехаты Христос, зовсим не спит. Як прийшло вийско из-за кордону, так сна и залишився. Все на ногах, все по хлевах та дворах туды-сюды, як гончак, стрибае. Да и колы ему спаты с такими людьми? Все що ни треба ховают: хлиб, сало, яйцо, даже корив кудысь заховалы. Но пан Песик скрозь землю бачит. За версту, або бильшь запах мясного чуе.